НАСЛЕДСТВО
В III (II) действиях
посвящается БГ
18+
Жак-Захир Бертье, верткий смуглый брюнет невысокого роста с обильной проседью, 45-и лет
Эллен Гольдберг, брюнетка, 21-года
Софи Ферро, блондинка, 38-и лет
Женевьева Фрезье, пожилая дама 70-и лет
Жан-Поль Ферро, высокий седой мужчина, с бородой и усами в берете и круглых очках, одет в грубый вязаный свитер с высоким горлом и короткое тёмное пальто-бушлат, 60-и лет
Али – нетрезвый мужской голос
Марсель – трезвый мужской голос
Люсиль – хриплый низкий женский голос
Действие I
Середина XX века, юг Франции, портовый город, набережная. Нечто среднее между кафе, баром и бистро. Июнь, вечер.
На сцене два небольших круглых столика со стульями, позади них барная стойка, расположенная углом к заднику сцены. Тыльная стена еë (а точнее – две), драпированная потëртым пëстрым ковром, увешана полками с расставленными бутылками. На стенах помещения размещены разноразмерные горшки с декоративными растениями – их больше, чем бутылок на полках. Некоторые цветы цветут, растения разбросаны по всему помещению.
Помещение расположено на сцене как бы углом к заднику – так, чтобы из зрительного зала в перспективе были видны входная дверь с окном (слева) и барная стойка (она тоже расположена углом к центру задника, параллельно общей перспективе) с дверью, ведущей в кухню (справа).
Ковер, драпирующий стену позади барной стойки и полки с бутылками, висящие поверх него, должны визуально напоминать открытую книгу – следует подчеркнуть это сходство сценическим светом. С левой верхней стороны край ковра оторван от стены и свешивается вниз.
Два круглых столика и четыре стула стоят по центру сцены. Ближе к правому краю сцены у стены, – там, где заканчивается стойка, – стоит торшер. Он выключен. Помещение тускло освещено тремя толстыми полуоплывшими свечами, стоящими в блюдцах на барной стойке.
На правой стене по её центру между цветами на полке стоит достаточного размера для того, чтобы рассмотреть её из зрительного зала, статуэтка чёрного цвета, изображающая трехглазую женщину с четырьмя руками, две из которых по локоть обломаны. На правой стене между цветов висит аккуратный овальный моток довольно толстого пенькового каната, в центре которого находится небольшой якорь – как бы портрет якоря в продолговатой овальной раме из верёвки. Над дверью повешен приличного размера корабельный колокол, издающий интенсивный звон при открытии и закрытии входной двери. На колокол следует сделать световой акцент – он должен бросаться зрителям в глаза. На внутренней стороне входной двери, ровно под табличкой с надписью "Ferme", в качестве цветочного горшка висит, перевернутый шипом вниз, приколоченный к двери немецкий офицерский шлем-пикельхельм, наполненный землёй. В земле растет здоровенный круглый кактус диаметром не меньше диаметра шлема-горшка. Кактус цветëт большим цветком.
На стойке в самом её центре на небольшом никелированном блюде лежит старое ржавое пушечное ядро.
Справа от ядра за стойкой располагается дверь, ведущая на условную кухню, в условную кладовую и в условный клозет. Слева от стойки, расположенной на сцене под углом – входная дверь и занавешенное, чуть приоткрытое окно, из которого время от времени на сцену и в зрительный зал доносятся пронзительные птичьи крики.
Из радиоприëмника, стоящего под полками за барной стойкой слева, тихонько слышна "Esperanza" Азнавура, Жак в белой рубашке-апаш и тёртых джинсах неторопливо протирает барную стойку грязноватым клетчатым полотенцем.
---
Жак Бертье достаёт из брючного кармана увесистые серебряные часы на цепочке, осматривает их, открывает с некоторой заминкой, смотрит время, закрывает часы и убирает в другой карман.
Жак (нервно, сквозь зубы)
"Чёрт, десять уже. Явятся эти суки, наконец, или чего мне, до полуночи здесь торчать? Где этот штопор? Вчерашние, точно Вернье. Нет, ну а кто? Да чёрт с ними." (вздыхает)
Ищет что-то под стойкой. Выйдя из-за стойки с громадным, несообразно большим относительно интерьера помятым алюминиевым чайником в руках, Жак подходит к подоконнику и поливает из него расставленные по подоконнику растения в тëмных горшках.
Жак
"Эх, Жан-Поль... Ну, быть сегодня по-твоему.”
Спотыкается и проливает воду себе на джинсы. Осматривает нанесенный одежде урон.
Да что ж такое.... Ладно, обсохну."
Отряхнув воду с ног и полив растения, Жак возвращается за барную стойку. Достаёт из под стойки стеклянную литровую бутыль, напоминающую формой кеглю для боулинга и осторожно льёт в неё воду из чайника. Наполнив бутылку примерно до двух третей, убирает чайник под стойку, бутыль ставит на стойку справа от железного шара.
Определив чайник под стойку, Жак оборачивается к стене с полками, снимает с одной из них бутылку коньяка, отпивает небольшой глоток прямо из горлышка и ставит бутылку на стойку слева от железного шара.
В открытое окно слышен крик чайки
1-й раз звенит колокол – в заведение входит Эллен, молодая изящная брюнетка с вьющимися волосами. На ней короткое черное платье в белый горох (либо короткое белое платье в чëрный горох – на усмотрение постановщика). В руках Эллен теребит маленькую сумочку.
На длинной тонкой шее Эллен висит крупный светло-желтый полупрозрачный янтарный кулон, оправленный в белый металл.
Эллен
"Мсье Бертье? Какой громкий у вас колокольчик"
Жак
“А, Эллен! Проходи, проходи.”
Войдя внутрь, Эллен щурится, осматриваясь в помещении, рефлекторно, не глядя касается внутренней стороны входной двери и колется указательным пальцем правой руки о висящий на двери кактус, растущий в перевёрнутом шлеме с шипом.
Эллен (легонько взвизгивает)
"Ай!" (смотрит на палец и сует его себе в рот)
Жак
"Черт, все об него колются. Руки у меня никак не дойдут оттуда перевесить. Сильно поранилась? Дай посмотрю. "
Эллен (смотреть не даëт)
"Нет, нет, мсье, ничего страшного. Сколько здесь цветов! А что, никого ещë нет? Что-то совсем у вас темно. Ой, извините, добрый вечер, мсье!”
Жак (шутливо, с энтузиазмом)
"Салют, салют. Цветы все для тебя, красавица, а темно тут потому, что электричество отключили. Слушай, вот ты сейчас зашла – и так светло стало, что не надо электричества. Давай-ка сейчас с тобой поженимся прямо здесь. Нам с тобой медлить никак нельзя."
Эллен (осторожно присаживается за стойку на высокий барный стул слева от Жака, ближе к двери)
"Да что это вы такое говорите, мсье, как же так можно! Только днём хозяина вашего в печи сожгли, а вы морочите девушке голову. Бедный мсье Ферро..."
Жак
"Допустим, не сожгли, а кремировали, как он и завещал, старый чёрт."
Эллен (жалобно)
"Да какой же он чёрт, мсье? Самый добрый был старик из всех моих клиентов (всхлипывает).
Жак
"Жан-Поль был кремень: как он решил – так он и сделал."
Эллен
"Сил нет, как мне его жаль, мсье. Только в понедельник зашёл, а ведь давным-давно сам не ходил. Как я лавку открыла – так он и зашел, в самую рань. Шёл тихонечко, по стенке, еле-еле. Как сейчас помню: купил "Житан" и вчерашнюю "Ле Монд" – свежую-то ещё не подвезли. А сегодня от господина Ферро (всхлипывает) остался только пепел: у меня в голове не укладывается, мсье!" (ещё аккуратно всхлипывает, теребит кулон)
Жак (вздыхая, протирая стойку)
“Рак сожрал господина Ферро. И снежок не помогал: вен было не найти, все исколол – вот и открыл бритвой. Его право, прекрасно понимаю: на кой чёрт такие муки терпеть?
Эллен (удивленно)
"Снежок?"
Жак
"Героин, милая. Героин так называют."
Эллен
"Героин!? Подумать только!"
Жак
"Снежок, да… От боли он его пользовал. Ладно… Наследство делить будем, красавица?" (подмигивает девушке)
Эллен (улыбается)
"Может, мы остальных подождём? Ой, какой необычный! А как это называется?" (разглядывает один из стоящих на барной стойке горшков со странноватого вида растением, поглаживает лист)
Жак (смеётся)
"Понятия не имею, милая. Жан-Поль садил – вот он все про них знал. А я знаю только какие сколько поливать.
Эллен (робко улыбается, теребит кулон)
"Очень красивые цветы. Как вы думаете, мсье, скоро ли остальные придут?"
Жак (шарит на стенке у входа в кухню, щелкает выключателем. Включается фонарь при входе, в окно падает размытый столб света)
"Смотри-ка, включили. Вообще-то они уже должны быть здесь: к десяти был уговор –– дождёмся, куда деваться, хе-хе. Без остальных нам нельзя: они такие же наследнички, как и мы с тобой.
Щелкает ещё одним выключателем, отчего загорается лампа над барной стойкой и в помещении становится значительно светлее. Наклоняется ближе к Эллен, улыбается
"Улыбка у тебя словно рассвет. Коньячку? Давай-ка за жизнь выпьем."
Эллен
"Ой, коньяк… Я не знаю даже… Может быть, вода у вас есть, мсье? Жара-то какая нынче. Я вся мокрая." (утирает лоб тыльной стороной изящной ладони)
Жак (отодвигается, задувает горящие свечи, стоящие на барной стойке)
"Это всë сирокко, Эллен. Есть вода, конечно. Может, шампанского?"
Эллен
"Что вы, мсье. В такой день шампанское пить… Налейте, пожалуйста, воды."
Жак (чешет лоб, наливает из прозрачной бутылки пол-стакана воды и протягивает Эллен)
“Ну да, ну да. Может, сделать тебе кофе?"
Эллен
"Спасибо, мсье. Кофе я так поздно не буду, мсье, не засну – мне завтра к шести на работу. Да он ведь горячий. Ой, завтра же воскресение? Тогда к семи, но все равно рано.
Жак
"Всë же коньяку ты выпей – он хорошо нервы успокаивает, это проверенный факт."
Эллен
"Разве и правда нервы унять? Ну, если только капельку."
Жак (наливает коньяк)
"Вот, держи. Между прочим, это любимый коньяк Жан-Поля, "Камю, Ла Гранд Марк" (двигает бокал с коньяком по барной стойке к Эллен)
Эллен
"Правда? Спасибо, мсье." (берёт бокал с коньяком, делает маленький глоток, морщится)
Жак (наливает коньяк себе в бокал)
"Салют, милая!" (пьёт)
2-й раз звенит колокол, входит уставшая, вымотанная тяжелым днём Софи. Софи 38 лет. Волосы убраны в "конский" хвост, на лице видна косметика. На плече у неё чёрная кожаная сумка.
Из окна доносится крик чайки.
Софи
“Ого, ничего себе у вас тут звоночек! Ну и пылища на улице, чёрт бы её побрал. Здравствуйте, Жак! Вас ведь Жак зовут? И вы, простите, не помню, как вас….”
Жак
“Жак, да. Добрый вечер, Софи.”
Эллен (улыбаясь)
“Добрый вечер, мадам. Эллен меня звать. Да ведь нас с вами нотариус сегодня знакомил.”
Софи
"Да-да, у нотариуса… Прости, не помню, совсем я вымоталась: с утра Анри в больницу угодил, а после с закладной провозилась – даже к крематорию не успела. Чёртова пыль."
Жак
“Это всë сирокко. Вы проходите, садитесь, вон, хоть за стойку, а хоть за столик. Будете коньяк? Давайте с нами, за упокой души папы вашего.”
Софи (присаживается за стойку справа от Жака, снимает сумку и вешает её на спинку высокого барного стула)
“Коньяк? А нет ли у вас, Жак, холодного пива? Или, может, шабли́? Жарко сегодня для коньяка."
Жак
"Любимый коньяк вашего отца, между прочим. Пиво, Софи, у меня кончилось, а вино мне не открыть – штопор куда-то подевался, со вчерашнего вечера найти не могу. Разве вилкой попробовать или ножом… Может, хотите “Пастис”? Он с холодком."
Софи
"Я эту аптечную пакость терпеть не могу. Давайте папин коньяк, помянем."
слегка щелкает пальцами по листьям одного из растений, оглядывается по сторонам, замечает шар
Смотрика-ка, ядро здесь."
Печально усмехается, оглаживает старый, в ржавчине, железный шар, лежащий на барной стойке справа.
Жак
“Точно, ядро здесь.”
Софи
“Бедный папочка.” (внезапно роняет голову на руки и начинает плакать, подергивая плечами)
Эллен (проникновенно, с состраданием)
"Как же я вам сочувствую, мадам. Это, наверное, так тяжело – папу потерять, да ещё чтобы он сам себя убил…"
Софи (всхлипывает)
"Ох, девочка… Анри ногу сломал: всё одно к одному, как нарочно. Это что?" (Вдруг тычет пальцем в янтарный кулон на шее Эллен)
Эллен (растерянно смотрит себе на грудь, берёт кулон в руку)
“Я, мадам… Это мсье пару месяцев назад мне подарил."
Софи
“Пару месяцев?”
Эллен (испуганно)
“Ну да, может быть раньше, я не помню точно. Ваш муж ногу сломал, мадам?
Софи (нервно)
"Сын мой ногу сломал, сын, Анри. Машина его утром сбила."
Эллен
"Сыночек!? Боже, ужас какой!" (прикрывает открытый рот рукой, теребит янтарь)
Жак (подходит с бутылкой коньяка и коньячным бокалом, ставит бокал на стойку)
"Как он под машину угодил? Вот, выпейте, прекрасно лечит нервы.”
Жак льёт в бокал из коньячной бутылки, протягивает Софи, бутылку ставит перед собой на стойку справа от ядра. Перед Жаком выстраивается композиция: белая бутылка слева, ядро на овальном никелированном блюде, коньячная бутылка справа.
Софи (поднимает голову на Жака, всхлипывая, принимает бокал с коньяком, ставит рядом)
"Наехал утром в Авиньоне какой-то подонок и даже не остановился, скотина. Выпью, спасибо. Лёд есть у вас, Жак?"
Жак
"Лëд кончился, Софи."
Софи
"Что-то всë у вас кончилось, Жак."
Жак (с ухмылкой)
"Кое-что у меня осталось, Софи."
Софи
"Налейте воды. Скажите, а на кой черт здесь столько цветов? Вы что, их продаёте? Папочка, поди, наносил?"
Жак (смеётся, берёт прозрачную бутылку)
"Ха-ха. Точно, папа ваш (трогает большой фикус, стоящий на стойке). Я ему ровно тоже самое как-то ляпнул: зачем столько цветов, мы что, торговать ими будем? Он мне: много болтаешь, лучше толчок иди помой. А я так скажу: какой смысл мыть толчок, если назавтра он опять будет весь уделанный, Софи? А-ха-ха-ха. Извините, дамы, шучу. Непростого характера был Жан-Поль, прямо скажу, с большими причудами. Ядро, вон, притащил для атмосферы (кивает головой на железный ржавый шар, лежащий на никелированном блюде на барной стойке). Это он так сам сказал. Вот, держите, Софи. Узнаёте?" (наливает из бутылки пол-стакана воды и протягивает Софи)
Софи (успокоившись, прихлебывая воду, усмехаясь)
"Как не узнать. Ох, папочка… Что квартира в этой зелени была, что лавка. Точно как здесь. Всë время занимался – сажал, пересаживал."
Софи, осматриваясь по сторонам, вдруг обращает внимание на кактус, висящий на двери, подходит к нему, наклоняется к шлему, в котором тот растëт.
"Скажите-ка… Это кто его в шлем посадил? Папа?”
Жак (качает головой, стоя за стойкой, протирает стаканы полотенцем)
"Жан-Поль, конечно. Кому ещë такое в голову могло прийти?"
Софи
"Это семейный наш шлем, с первой войны."
Жак (кивает)
"Он самый. Как-то он привëз сюда вот эти самые шлем и ядро вместе с цветами. Помню, сказал, атмосферу украшать. Тогда и кактус этот в шлем посадил. С тех пор тащил сюда цветы, пока тут как на клумбе не стало. Всë доказывал, что растения главнее людей."
Софи (усмехаясь)
“Про большую грядку?”
Жак
"Да, про грядку."
Эллен
“А как это, мсье?”
Жак
"А так, что люди – корм: всë живое умирает и гниёт, а питаются всем этим корни растений и деревьев. Он вообще, Эллен, до растений был сам не свой, всë про них знал – чисто ботаник. Завещал их своим пеплом удобрить – слышали Перпиньяка? Сейчас мадам Фрезье дождëмся и начнëм, пепел-то у неë.”
Эллен (зажав рот рукой)
“Ох, слышала, мсье. Господи, страх-то какой.”
Жак (весело)
“Если подумать, не так уж он был и не прав. С землëй, допустим, понятно – деревья там, кусты, цветочки: грядка, одним словом. А вот как с морями и реками быть –– там ведь ни цветов, ни деревьев. Кто в море мëртвыми рыбами и моряками питается? Кто в воде главнее всех, не знаете, Софи? Папа вам ничего об этом не говорил?”
Софи (усмехается, подходит к двери, наклоняется к шлему и нюхает цветы на кактусе)
“Папа много чего говорил, только я мало что помню. Спаситель наш и на воде и на суше и на небе главный, кто же ещë, прости господи. А если вы про растения, то вообще-то в воде, Жак, водоросли живут – они там вместо деревьев и есть.” (улыбается)
Жак (смеётся)
“Ха-ха-ха. Точно, водоросли. Вон, вся гавань зелёная.”
Софи трогает пальцем цветущий кактус, колется, охает, трясет рукой. Смотрит на палец.
Софи (ковыряется в пальце, стоя у двери)
"Чёрт, кажется иголка в пальце застряла. Жак, не посмотрите? Ой, всë. Достала."
Жак
"До крови? Дать меркурохром?"
Софи
"Нет, не нужно, пустяки."
Жак
"Давно его хочу оттуда перевесить, да забываю. При Джузи́ этих цветов тут и в помине не было. При нëм всё кафе в статуэтках было: собирал их Джузи. Гипсовые, бронзовые, деревянные – каких тут только не было: чисто не кафе, а музей. Со всех судов морячки тащили, он в кредит за это отпускал. Помню, от пыли надо было протирать каждый день. И ещё гляди, чтоб не стащили: народец-то портовый, ушлый. А все равно тащили – за всеми не уследишь, так-то. Одна осталась – под стойку закатилась, видно, когда он собирался. Индейская богиня любви, Кали. Я её на полу нашёл."
указывает на чёрную статуэтку, изображающую трëхглазую женщину с четырьмя руками, две из которых отсутствуют по локоть. Она стоит на полочке, висящей на правой стене слева меж горшков и кашпо с растениями.
Софи
"Ну и страшна. Приснится – не проснешься…"
Жак
“Я бы сразу проснулся, а-ха-ха. Мне эта чёрненькая по вкусу.”
Софи (смеется)
“Конечно! Потому что голая. Все вы мужчины одинаковые.”
В ответ на эту реплику Софи Жак заливисто хохочет тонким высоким голосом, запрокинув голову к потолку.
Жак (весело)
“Да вы, женщины, в общем, тоже не сильно-то разные, Софи. Ну так вот: Джузи, как за море к себе поплыл, в ящик их побросал и в Неаполь увёз.”
Эллен (робко)
"Джузи́ – это, наверное, прежний хозяин? Странное имя, словно у девушки…"
Жак (улыбаясь)
"Джузеппе его звали. Джузи́ – это он сам себе придумал, старый педрила. Сам с собой всë разговаривал: "Как, мол, Джузи́, у нас с тобой сегодня дела? И сам себе отвечает: "У нас, Джузи́, сегодня настроение что-то совсем неважное, плакать хочется нам: Борис неделю как не заходит, Джузи́." Бросил его тогда один морячок. Все его всегда бросали, а он потом плакал, Эллен. Бистро Джузи́ зимой пятидесятого Жан-Полю продал и домой уплыл, в Неаполь свой доживать. Я, говорит, у себя умереть спокойно хочу, здесь мне спокойно не дадут. А за год до того и меня сюда пристроил. Хороший был Джузи́, любил меня. Но вы не думайте, я-то не педрила, не моë это дело (подмигивает Эллен). Так что папе вашему, Софи, я вместе с заведением достался. Да… Время. Цветы вот поливать надоело, больно уж их много, да на табуретку залезь, так все не достанешь – позавчера вот свалился, плечо ушиб. (потирает плечо)
Эллен (нежно, глядя в стол)
"Какая грустная история..."
Крик чайки
3-й удар колокола, и в кафе чинно входит мадам Фрезье. Мадам Фрезье – солидная женщина 70 лет, тучной комплекции, в широкополой белой шляпе и просторном светлом льняном платье, в руках у неё небольшого размера, но и не маленькая чёрная деревянная шкатулка. К платью мадам Фрезье в районе обширной груди кривовато приколот французский военный крест времён Первой мировой.
Мадам Фрезье (поднимает глаза вверх, ища источник звука)
“Ну и пылища, значит, на улице. Здравствуйте!
Жак
"Добрый вечер, мадам. Это всë сирокко. Вы проходите, пожалуйста."
Мадам Фрезье
"Благодарю, Жак. Что ж, друзья мои, волю Жан-Поля Ферро следует, значит, нам выполнить (поправляет крест). Тут, значит, прах покойного, вот он. И теперь, как вы знаете, прах надо упокоить, значит, в растения, произрастающие на стенах этого, значит, бистро. Согласно, значит, письменному завещанию Жана-Поля Ферро.
Жак
"В какие растения будем сыпать, как думаете? А то их тут много, на все, наверное, пепла и не хватит."
Мадам Фрезье
"Думаю, сыпать надо в те, до которых, значит, дотянуться проще, Жак."
Жак
"И то верно, мадам. Ну, вы начинайте тогда с кактуса на двери.”
Мадам Фрезье
"Это который, значит? Ах, вот же он, значит, да. Как, значит, красиво он у вас расцвёл."
Жак
“Это да. Впервые за 10 лет мадам.”
Эллен
"Добрый вечер, мадам Фрезье."
Софи
"Здравствуйте, мадам. Спасибо вам большое за всё, что вы делаете для папочки, я вам очень, очень обязана."
Мадам Фрезье
"Здравствуйте, значит, ещё раз. Благодарить меня, Софи, значит, совсем не за что: я выполняю его волю. Разве можно, значит, не выполнить волю? Ох, сосед, сосед… Сперва в кактус, говорите?"
Мадам чинно подходит к стойке и снимает шляпу, кладëт еë рядом с бутылкой и лежащим в угловом центре стойки поверх небольшого никелированного блюда ржавым железным шаром. Держа шкатулку с пеплом в руках, мадам Фрезье, подходит к входной двери.
Жак
“Это его любимый."
Софи
“Да ну вас, Жак, нашли время для шуток.”
Жак
“Я серьёзно, Софи: Жан-Поль мне сам сказал.”
Мадам Фрезье
"Попрошу всех, значит, встать."
Все присутствующие в помещении встают со своих мест. Открыв шкатулку, мадам Фрезье осматривается вокруг.
Мадам Фрезье
"Жак, скажите, а есть у вас, значит ложка? А-а-а-пчхи! Проклятый сирокко." (чихает еще пару раз)
Жак
Поискав под стойкой, находит серебряную ложку и, выйдя из-за стойки, подаëт еë мадам Фрезье.
“Будьте здоровы, мадам. Вот, пожалуйста."
Принимая ложку, мадам Фрезье аккуратно зачерпывает ею часть содержимого и осторожно высыпает под цветущий в шлеме кактус, затем перемешивает высыпанный под кактус прах с землёй.
Мадам Фрезье
"Благодарю, Жак."
Высыпав ложку Жан-Поля Ферро под кактус, мадам Фрезье подходит к правой стене, особенно густо увешанной цветами и также кладёт по ложке ещë в девять горшков. На десятом Жан-Поль Ферро заканчивается.
"Вот и всë, милый мой Жан-Поль Ферро. Покойся с миром, дорогой мой. Все мы сделали точно так, как ты, значит, завещал."
Жак
"Земля пухом, Жан-Поль. Вы проходите, мадам, присаживайтесь. Устали, поди, сегодня.”
Мадам Фрезье (идёт, переваливаясь к стойке, кладёт ложку на стойку)
“Не без того, значит, Жак. Ноги подводят, да и желудок плох. Возраст, значит, Жак. Вот, ложечка, значит, ваша."
Жак (убирает ложку куда-то под стойку)
"Садитесь, мадам, прошу."
Мадам Фрезье (опирается о стойку, косится на свою грудь)
"Секунду, Жак – с волей покойного надо, значит, закончить. Вот, Софи, значит, крест. Военный крест, принадлежащий, значит, вашему деду, герою первой мировой войны Жан-Полю Ферро, приколот ко мне, значит, согласно завещанию вашего отца Жан-Поля Ферро, для того, чтобы упокоить прах покойного. Передаю крест вам, Софи, чтобы вы передали его своему сыну. Согласно, значит, завещанию, значит, его деда, Жан-Поля Ферро. Вот, значит, держите (с некоторым усилием отстёгивает крест от груди и протягивает его Софи).
Софи (принимает крест, кладёт его поспешно в сумку, висящую на спинке стула, шуршит в ней чем-то)
"Да, да. Спасибо, передам, мадам. Анри моему что крест, что бриошь: всё одно – в рот тащит. Спасибо вам ещё раз за всё, что вы сделали для папы, мадам (поднимает бокал с коньяком в сторону мадам Фрезье, отпивает из него).
Мадам Фрезье
"Ну, как говорится, на вся воля господа, Софи. Такие, как ваш сын, всегда рядом с Ним – на то, значит, и уповайте."
Софи
"Да уж я уповаю… Анри весной 15 исполнилось, вроде как по годам и взрослый, а только говорить не умеет и кушать сам не может, даром, что всë в рот тащит. Уповаю, мадам, а что мне ещё остаётся? А господь, видите, за мои упования ноги ему ломает."
Мадам Фрезье
"Вы бы, Софи, следили за своими словами, а тот ведь он и ещё чего-нибудь, значит, сломает. У мальчика руки есть, да и шея, прости господи, имеется."
Софи
"И то правда, мадам. Пора бы мне, наверное, помолчать." (всхлипывает)
На 2 секунды выключается свет и тут же включается обратно.
Жак
"Чёрт, опять барахлит. Ну, если что, свечи у меня есть."
Тяжело вздыхает, достаёт из кармана брюк серебряные часы на цепочке, открывает крышку, смотрит время и убирает обратно
"Что-ж, дамы, дело совсем к ночи. Все мы в сборе, как распорядился Жан-Поль. Давайте присядем и помянем старика, как полагается. Выпьем за упокой души, а там будем решать, как с наследством быть. Прошу вас, мадам, проходите, присаживайтесь, сейчас я место освобожу.”
Софи (оживляясь)
"Исправно ли ходят, не отстают? Лет им не меньше, чем двести, Жак. Помню, у папы в кабинете на крючке висели."
Жак (с некоторым вызовом)
"А чего им будет, если заводить когда следует и в воду не ронять? Они в завещании, Софи, отдельным пунктом, Перпиньяк сегодня при всех зачитывал. А, да вас же ещё на тот момент не было. Так возьмите и почитайте."
Софи (машет рукой)
"Я же объяснила, почему опоздала, ну что вы, ей богу! Часики эти с детства мне знакомы, они ведь от деда. Завещание есть завещание, что я – не понимаю?"
Софи шуршит в сумке, висящей на спинке стула, достает оттуда листок бумаги и кладёт его перед собой на стол
Жак
"Ладно, извините, Софи. День сегодня тяжёлый: крематорий, нотариус. Вы давайте, располагайтесь, дамы, сейчас мы с вами выпьем."
Жак идет за стойку, щелкает там чем-то, после чего включаются все лампы в помещении, от чего в бистро становится совсем светло, сдвигает один стол к другому, расставляет свободные стулья, ставит на стол бутылку коньяка, прозрачную бутылку с водой и бокал со стаканом для мадам Фрезье. Затем Жак идет к двери, запирает её изнутри, разворачивает к улице табличку надписью "Ferme", соответственно внутрь табличка глядит надписью "Ouvert". Возвращается за барную стойку.
Из окна раздаётся череда птичьих воплей, на которые обращают внимание все присутствующие на сцене.
Софи
"Господи, да что же это они так все время мерзко орут? Больная какая или, может, дерутся они там?"
Эллен
“Правда, очень тревожно птицы кричат. И так неприятно.”
Жак (рассеянно ища что-то под стойкой, на стойке и шаря на полках)
"С чайками тут всë время одно и то же: как окно сверху открывают или ещё какой шум, – дверь наша звякнет, машина поедет, – тут и принимаются. Гнездо у них, что-ли, где-то здесь? Как собаки, ей богу. Я-то привык, а посетителям нравится. Мадам Фрезье, выпьете с нами? Это, мадам, любимый коньяк Жан-Поля. Я бы вам вина предложил, да штопор у меня, мадам, украли. Есть, правда, ещё вермут, ликеры и чего покрепче.”
Мадам Фрезье
"Штопор, значит, украли? Да кому он нужен, вообще? Он что у вас, золотой? "
Жак (смеëтся)
"Какое там… Думаю, что Вернье: рыбаки вчера бригадира отмечали, два ящика у них под сардины ушло. Жарил, жарил – всë тут рыбой провоняло. Ну, штопор попросили – не бегать же мне каждый раз к ним, когда у них новая бутылка. А потом драку затеяли, пропойцы – девку не поделили. И девка-то божий страх: длинная, тощая, какая-то вся с прозеленью, зуб золотой вперёд торчит и тараторит громче, чем колокол на Нотр Дам де ла Гард – без вина ни глядеть, ни слушать невозможно. Совсем парни были вчера пьяные, а девка – и того пьяней, на ногах не стояла. Выгнать-то выгнал, а штопора нет! Наверное, утащили. И не рассчитались, черти – ну, за это не волнуюсь: Вернье принесёт, всегда приносит. Могу джина налить, мадам. Есть граппа, кальвадос, перно, водка, виски, арак, вермут, ликёры. Так чего изволите, мадам?"
Мадам Фрезье
"Коньяк. И будьте так любезны, мне, значит, стакан воды."
Жак
"Секунду, мадам. Прошу, проходите, проходите, не стесняйтесь, садитесь."
Мадам Фрезье
"Благодарю, Жак. Желудок у меня, Жак, совсем худой. Ох, старость, старость… "
Жак (наливает полстакана воды из прозрачной бутылки и ставит его на столик)
"Какая же старость, мадам? Вы ещё совсем хоть куда! А желудок ваш мы сейчас быстро коньяком поправим. Пожалуйста, мадам."(наливает из коньячной бутылки на три пальца коньяку и ставит рядом со стаканом с водой.)
Кричит чайка
Мадам Фрезье (медленно подходит к сдвинутым столам, оправляет пышную юбку, величаво садится на один из стульев, берёт стакан с водой и отпивает глоток)
"Скажете тоже, Жак… Хоть куда… Старость – она и есть старость. А что ж, свой угол всякому ведь нужен… Ну и что же, что птицы? Всё твари божьи. Вот и я: как вспомню, значит, беднягу-соседа – так слеза закипает. Совсем ведь один последнее время был, так я к нему ходила и готовить, значит, и стирать. А как мы с ним беседовали! Обо всем, значит, можно было с ним поговорить, слушать он умел, как никто. Всё потому, что человек был хороший, душевный был человек, настоящий. Давайте же мы, значит, все выпьем за вечный покой души Настоящего Человека Жана-Поля Ферро." (берёт бокал с коньяком и уверенно отпивает из него половину налитого).
Вслед за мадам Фрезье Эллен и Софи встают со своими бокалами и стаканами из-за стойки и рассаживаются за сдвоенными столиками: Эллен садится слева – ближе к входной двери, далее, точно между двух столиков располагается Жак, затем Софи, и справа, неподалёку от торшера – мадам Фрезье. Все они, кроме мадам Фрезье, развёрнуты лицами к зрительному залу: она сидит в полупрофиль. Дамы поднимают бокалы и из них пьют.
Софи (глядя перед собой, покачивая головой, запальчиво)
"Словами не передать, как я вам благодарна за папу, мадам Фрезье! А только, кажется, вы меня вините, что он один был. Так вы ведь, поди, знаете, что разругались мы с ним аж в сорок четвертом. Папочка тогда сказал: езжай отсюда вон и больше не возвращайся. Я, было, как-то тут мириться приехала, внука ему показать – так он даже на порог нас не пустил. Помню, папа кричит на лестнице, Анри рядом хнычет, а я будто онемела и ни с места двинуться, ни слова сказать не могу. Страшно, помню, отец кричал – на весь подъезд, ногами топал. В общем, уехали мы с мальчиком моим обратно в Авиньон, так я его с дедом и не познакомила. (всхлипывает, плачет) А хоть бы и пустил: вы попробуйте-ка, поездите с таким из Авиньона. Сегодня пришлось в больнице оставить, – хорошо хоть Шарлотта за ним присматривает, спасибо ей – думаете мне было просто приехать? Да его в больницу еле взяли. Он же как растение: в штаны мочится и почти ничего не слышит." (Снова принимается плакать, пряча лицо в руках и подёргивая плечами)
Мадам Фрезье (снимает шляпу и кладет её на столик перед собой)
"Что поделаешь, значит, Софи… Ссору вашу я тогда слышала: в подъезде Жан-Поль тогда, значит, что-то кричал, да я толком, значит, не слышала и память, значит, меня подводит. Помню, очень он тебя, Софи, любил в детстве. Счастливая была у вас, значит, такая семья, пока горе её не захлестнуло." (делает из бокала хороший глоток, запивает из стакана с водой).
Софи (всхлипывает)
"До сих пор хлебаю, мадам…"
Софи берёт прозрачную бутылку и выливает остаток воды себе в стакан.
Жак
"Я налью ещë воды."
Жак берёт прозрачную бутылку, идет к стойке, ставит бутылку на стойку рядом с ядром. Получается композиция, напоминающая ржавый шар для боулинга и одинокую прозрачную кеглю для него же. Жак достаёт чайник, пытается налить из него в бутылку воду, но обнаруживает, что воды в чайнике больше нет. Чайник он сразу убирает под стойку и возвращается за столики. Бутылка остаётся стоять на стойке рядом с ядром до конца третьего действия (не считая второго).
Софи
"Давайте папин коньяк. К черту, давайте ещё выпьем."
Жак
"Вот это правильно." (возвращается к столику, льёт коньяк в бокал Софи)
Жак подходит к торшеру и его включает. В помещении становится ещё немного светлее.
Внезапно за дверью слышится звук подъезжающей машины, резкий скрип тормозов, хлопает дверь авто, раздаётся грохот, – это звук упавшего горшка с пальмой, стоящего перед входом в кафе, – дёргается запертая входная дверь, затем раздается стук в неё, тут же кричит чайка и раздаётся нетрезвый весёлый мужской голос.
Али
"Захир, открывай! Зачем тут столько горшков?
Жак (встает из-за столиков и идёт к окну, кричит)
"Какого чëрта! Али? Ты откуда взялся?
Жак подходит к приоткрытому окну и начинает в него довольно весело говорить.
"Ишь ты, красивая. Лошадку купил, братец?"
Али
"Да ты что… Лошадок здесь штук четыреста. Одолжил у капитана на вечер. Фасель Вега – в смысле не капитан, а машина называется (икает). Вот ты мне скажи, брат, зачем мне покупать машину – я же все время в море. Хотя капитан тоже все время в море… М-да…
Жак (весело)
Да мы все тут всё время в море, а-ха-ха-ха. Ты же вдрызг пьян. Зачем за руль полез, да ещё и за чужой, братец дорогой? Убьешься или, не приведи господь, убьёшь кого."
Али
Да ты что! Это… Я пьяный лучше трезвого. Не ругайся, братишка: я уронил, я и подниму (икает). Слушай, я с рейса к тебе, даже домой не зашёл, а ты и на порог не пускаешь? Да пусти же, какого чëрта!" (барабанит кулаком в дверь)
Жак (весело)
"Тише, орешь тут. А чего ты так рано нарисовался, братец? Корыто ваше через пару дней ждали.”
Али
“Да ты понимаешь, апельсинами загрузили нас на два дня раньше – вот и пришли мы на два дня раньше. Перезрели у них апельсины, Захир. Корыто, ишь… Фруктовоз "Льеж"! Корыто ему… И что, только через два дня меня теперь пустишь?” (икает)
Жак (высовывается в окно, говорит приглушенным голосом)
“Слышь, ты потише, тут у меня дамы. Я, конечно, тебе рад, но у нас совсем невесëлые дела… Жан-Поль вены себе позавчера вскрыл – и на небо: сначала в печку, а пепел – в море. Сам в письме так распорядился. Да представляешь, квартиру свою вместе с мансардой и бистро это самое на четверых нам отписал. Так что сидим мы тут с наследницами и решаем, как теперь со всем этим быть. Давай-ка мы завтра с тобой встретимся, тем более – ты совсем никакой, как я погляжу. "
Али
"Это всё джин (икает). Ну, свезло тебе, старик. То есть жаль его, конечно. Ты это… С квартирой уж как знаешь, а кабак я у тебя выкуплю и езжай ты к матери с сестрой, как хотел. Нет, ну а что? Сам готовить буду: коком ходить сил нет, как мне надоело, Захир. Деньги у меня сейчас есть (икает). Как брат брату! Ну, продавай!? Только сразу говорю: цветы все выкину, потому как они мне тут не всрались." (икает)
Жак (весело)
"Давай-ка, братец, мы с тобой потом потрещим. Езжай сегодня домой или ещё там куда и проспись, а нам тут решить надо. Я-то, может, продать бы не против, да владельцев-то нас четверо. Иди, Али, иди. Давай, завтра увидимся. Цветы мне не роняй, братец.”
Али
"Ухожу, раз не пускаешь, чего делать. Ну, салют, Захир. На вот, держи пока, наследничек. Настоящий марокканский.”
В окно влетает апельсин, Жак его ловко ловит и смеется. Далее слышен грохот упавшего горшка и пьяная ругань.
"Захир, ты не думай, я ничего не разбил. Всё, ухожу." (Икает, насвистывает Марсельезу, хлопает дверь авто, заводится двигатель, машина с визгом уезжает.)
Жак (идет за стойку, берёт там тарелку, нож и возвращается к столикам)
“Нажрался на корыте со своими обезьянами, гад – и сюда, куролесить. Али, мой брат, кок с "Льежа". Из Танжера пришли аж двумя днями раньше, чем надо. Слыхали? Настоящий марокканский… Кафе хочет купить. Фруктовоз "Льеж", ха-ха.”
усмехается, возвращается за сдвоенные столики, крест-накрест режет апельсин на четыре ровных дольки прямо на тарелке и на ней же их раскладывает
"Раз уж притащил, чего добру пропадать – угощайтесь, дамы."
Эллен (берёт ломтик апельсина, смотрит на него с интересом, ест)
“Это ваш брат, мсье? Кок – это ведь морской повар, мсье? Тот, что на кораблях для матросов кушать готовит? А у вас что, два имени, мсье?”
Жак (берёт ломтик апельсина)
“Два имени, да, Эллен. Отец француз, мать арабка – вот и дали нам с братом сразу по два имени. Есть в Алжире город Оран, так я оттуда родом. Близнецы мы с братом, похожи, как две капли, только у него одного глаза нету. Морской повар, ахахаха. Точнее и не скажешь, милая." (подмигивает девушке, смеётся)
Эллен
"Ясно, мсье. Вы уж простите мне моё любопытство."
Жак (весело)
"Знаете, вы, Эллен, когда вопросы задаёте и извиняетесь, прелесть, как хороши."
Эллен (смущенно)
“Ой, что вы такое говорите, мсье.”(опускает глазки долу)
Софи (смотрит на Жака, берёт бокал и выпивает всё содержимое, морщится)
“Как этот ваш брат, Жак, еле на ногах держится и за рулем ездит? Вот такой, поди, моего Анри вчера и покалечил."
Жак
"Да уж, рулить – это он зря, тут вы правы Софи."
Софи
"Да уж конечно зря… Я тут вспомнила про папу совсем из детства, ещё до войны. Мамочка тогда ещё жива, так мы всей семьёй на пикник поехали, в Люберон. Лассаль, папин поставщик, на ферму нас пригласил всей семьёй. Помню, вокруг всё фиолетовое – цветёт лаванда, насколько хватает глаз. Ещë помню, что с коровников лассалевских навозом тогда страсть как воняло. Мамочка разбирает корзину с едой и кулон этот (указывает на шею Эллен), помню, у неë на шее как маятник над корзиной: вправо-влево, вправо-влево. Папа сидит у реки с удочкой, я на качелях лечу навстречу солнцу – а дышать совсем нечем. Качели такие, знаете, на толстом суку платана прилажены и летят чуть не вокруг дерева. Ветер в ушах свистит, внизу поле пурпурное. А качели-то вдруг возьми, да и оборвись.
Элен (зажимая рот рукой)
"Господи, да вы что!? Правда?"
Софи (берёт ломтик апельсина и раздраженно говорит)
"Что я тут вам, сказки рассказываю? Я тогда сломала обе руки, обе ноги и ключицу правую, в гипсе год жила. И помню: только сейчас летела навстречу солнцу, а вот уже ко мне фиолетовая земля несётся. Дальше только сплошная боль и ещё помню как он меня до больницы в ситроене вëз – рулил и плакал, да все время говорил: "Девочка моя любимая, хорошая моя доченька, ты только не умирай, только не умирай!" А я на заднем сидении лежу, голова у мамы на коленях и сквозь боль у меня в голове одна мысль вертится: "господи, да что же тут так воняет?" Сегодня, вот, Анри моего угораздило."
Плачет, пытается выпить из бокала коньяк, который оттуда уже выпит. Ест свою четверть апельсина сквозь слёзы.
Мадам Фрезье
Сокрушенно качает головой, мелкими глотками отхлебывая из стакана
"Ох, беда. А как это, значит, с сыночком вашим случилось, как это он, значит, под машину?"
Софи (всхлипывая, сморкаясь в платок)
"Пошли мы с ним утром в лавку – кой чего в дорогу взять. Мне в банк надо было до автобуса успеть, по закладной решить, я Анри и взяла – дома нельзя его одного оставить никак. Вот и пошла я в лавку, мадам, а его у фонтана на площади с голубями усадила – он у меня с ними разговаривает, – так, бормочет чего-то им по-своему. Отлучилась на минуту, может на две а он, видно, со скамейки-то и встал. Тут какой-то на машине – то-ли пьяный, то-ли ещё что. Вобщем, мальчика моего гад этот сбил и дальше себе уехал, даже не остановился, будь он проклят, подонок, скотина. Анри мой аж в фонтан улетел, да не просто в фонтан, а сперва о бортик ударился. Я из лавки-то на шум выскочила, смотрю, а вокруг фонтана люди мечутся, кричат. Подошла – бог ты мой, – мальчик мой у фонтана лежит, нога вся в крови и вывернута как-то неловко. Ну, думаю: всё, нет у меня больше сыночка. Не знаю, как у меня там и сердце не лопнуло. Потом смотрю – шевелится. Да хорошо, что люди успели из фонтана вытащить, а то бы захлебнулся. Ну, там и жандармы и красный крест с докторами. Ох, наплакалась я с утра, мадам. Потом в больницу его определили с грехом пополам, накололи чем-то, косточку вправили и в гипс обернули ногу-то. Шарлотту, подругу, присмотреть за ним попросила – одного такого они и брать не хотели. Потому я и опоздала – и на кремацию и к нотариусу." (плачет)
Эллен (нервно крутит янтарный кулон)
“Бедный Анри! Бедная вы бедная, мадам! Так мне вас обоих жаль, так жаль...” (всхлипывает, плачет)
Мадам Фрезье (сокрушённо качает головой)
“А что же, значит, врач сказал, когда нога заживёт? Как, кстати, Шарлотта поживает? Всё такая же, значит, девица? "
Софи (всхлипывает)
“Шарлотта, мадам, год как замужем за учителем из приходской школы. К мессе ходят, ребеночка ждут. Через два месяца ей уже рожать. Мы, мадам, давно уже с Шарлотой вместе работаем, в парикмахерской. Анри, мадам, никак не меньше месяца в гипсе пролежит, а может, и все два. Так что мне побыстрее обратно надо."
Мадам Фрезье (задумчиво берёт дольку апельсина, откусывая от него, вместе с кожурой. Жуя, рассказывает и тыльной стороной ладони утирает сок, капающий с губ.)
"Ну, поедешь, значит, завтра. Уверена, с Анри, значит, всё наладится – я авиньонскую больницу знаю, там врачи, значит, хорошие. Да если Шарлотта. К мессе, значит? Ну и ну… "
вздыхает, качает головой
Я помню, как ты целый год в постели пролежала. Потом мать, а теперь и отец, значит, с сыном. Ох, посылает тебе господь испытания.”
Софи
“Да уж посылает, это точно. Как бы, мадам, попросить его, чтобы перестал? Я мамино лицо уже и забыла."
Эллен
“А что же с мамой вашей случилось? Ой, извините, мадам.”
Софи
“Ничего, девочка, давнее дело. В тридцать пятом она погибла, ровно через через два года после того случая с качелями. И фотографии ни одной от неё не осталось, только кое-какая одежда, да этот самый янтарь с мухой (указывает на шею Эллен). Жак, плеснёте мне ещё капельку?”
Жак
“Конечно, Софи” (льёт)
Эллен (горячо, сбивчиво)
“Как же я вам сочувствую, мадам, от всей души сочувствую вам! Вот увидите, мадам, Анри обязательно поправится. Ножка у него заживёт, я уверена, господь ему обязательно поможет, иначе не может и быть. Я обязательно буду за него, молиться, мадам, обязательно."
Жак (вздыхает тяжко, наливает всем коньяк, начиная с Софи)
Да уж, досталось вам, Софи. Тяжело, наверное, вспоминать.
Софи (смотрит в стол)
“Мама разбилась в горах, сорвалась с тропки в ущелье, так её и не нашли. В Сент-Виктуар это произошло: к Кресту пошли они с подругами, ребеночка одной стенографистке попросить. В муниципалитете мама работала. День, папа говорил, солнечный тогда был, ни облачка. А тут вдруг ветер сильный поднялся, целая буря, и она сорвалась. Тела так и не нашли.”
Эллен
“Ой, да как же это? В горах? Господь милосердный! Вот уж правда: натерпелись-то вы сполна, мадам.”
Софи (пристально всматривается в шею Эллен, вдруг говорит зло)
“Натерпелась, конечно. Скажи-ка честно, ведь янтарь ты назло мне нацепила?"
Эллен (растерянно)
"Да что вы, мадам…"
Софи
"Ну а что? Папочка к нему вообще отношения не имел, это по маминой линии приданое, как это он тебе его подарил? Это ещë прабабушки Бригитты датский янтарь с Северного моря. Вон, муха в нём. Ну, заработала, видать (зло усмехается). Ладно, нам сегодня здесь куски покрупнее делить."
Эллен
“Зачем вы так…”
Софи
“Зачем я как?"
Эллен (потупившись, тихо, но твёрдо)
"Зачем вы так, мадам? Я надела его в память о доброте мсье Жан-Поля, мадам, откуда же я могла знать, что он от вашей мамы остался? И разве я виновата в том, что он по доброте мне его подарил на память? (всхлипывает, плачет) Мсье сказал: "Вот, возьми, будешь обо мне иногда вспоминать." И сам на шею его мне дрожащими руками надел. Он уже еле ходил тогда."
Эллен (с сарказмом)
“Ну, раз сам – носи, конечно. Должна сказать, тебе идёт. Ах, папочка… После смерти мамы долго горевал, так и не женился больше. А девки – те постоянно рядом крутились. В дом, правда, он никого больше не привёл, вдвоём мы с ним жили, почитай, до конца войны, пока я от него в Авиньон не съехала. В общем, спасибо, что без наследства не оставил. Покойся с миром, папа.”
Жак (зло)
"Софи, да за что вы с девочкой? И вообще: негоже так об отце, вот что я вам скажу.”
Эллен (тихо, упрямо)
"Вам должно быть стыдно, мадам, за то, что вы говорите. Ничего такого между нами не было и быть не могло. Он же был втрое меня старше и даже вчетверо, наверное. Как только вы могли подумать…
Софи (огрызаясь)
“Моя голова – мне и думать. Вы что это на меня тут накинулись? Тоже мне. Подумаешь, что я такого сказала? Следите, Жак, лучше за своим языком. Слова-то какие: “негоже”. Вы что, кюре?”
Мадам Фрезье
"Ну-ну, что это вы, значит, тут… "
Реплику мадам Фрезье прерывает настойчивый стук в дверь, кричит чайка, раздаются женский и мужской смех. Говорит хриплый низкий разбитной женский голос.
Люсиль
“Жак, а ну открывай скорее, мы замерзли, Жак! Жа-а-ак! Ты нас звал, помнишь, нет?”
Эллен вздрагивает от неожиданности и переглядывается с Софи.
Жак
“Ох ты, Люси… Да что же сегодня, чёрт… Извините, дамы, сейчас я их отошлю.
поспешно встаёт из-за стола и подходит к окну.
Каким это ты боком замёрзла, Люси, в июне-то месяце? Как пелось?”
Люсиль
"Я плохо не умею, ты знаешь."
Жак
"Это верно, Люси. Ну, привет. Здорово, Марсель."
Марсель
“Салют, Жак! Чего, как договаривались, так мы и пришли – принимай! Слышь, только со сцены слезла, а уже и жизни не даёт: когда к Жаку пойдём? Люблю, говорит, его – сил нет.”
Люсиль
“Да что ты несёшь, Марсó? Открывай скорее, Жак! Пусти скорей, выпить охота до смерти! Ну!"
Мадам Фрезье укоризненно качает головой, кричит чайка.
Жак (в окно)
“А ну-ка послушайте. Здесь у нас траур сегодня. Жан-Поль всё: сегодня кремировали. Сейчас поминки: дочь его пришла, соседка. Вобщем, давайте-ка выпьем с вами в другой раз.”
Люсиль
“Ничего себе! Жан-Поля в печку?! Да как же?"
Жак
"Самоубился, Люси. Вены порезал – и к ангелам. Или к демонам, я уж точно не знаю. Соседка его в ванной нашла, а в печку он сам распорядился. Письмом."
Люсиль
"Пресвятая Дева! Да давно ли он меня лапал, старый кобель? Ох, Жан-Поль… Упокой, господь, твою душу…"
Софи усмехается в кулак
Марсель
“Ладно, закройся, Люси, давай-ка, пошли. Видишь: не до нас тут. Мы тогда пойдём, Жак. Приносим соболезнования.”
Кричит чайка
Люсиль
"Конечно, Марсó. Жак, прими наши искренние соболезнования. Ох, бедняга Жан-Поль… Ну ты не пропадай, Жак, знаешь где найти нас."
Жак (вслед)
"Да уж знаю, ещё бы. Салют!” (отходит от двери, подходит к столикам)
Мадам Фрезье (укоризненно качая головой)
"Смотрите-ка, Жак, как у вас тут весело: друзья, подруги, шутят, смеются. А вот Жан-Поль всё один был последнее время."
Жак
"Ну как же один, мадам – вон, вы его навещали, Эллен захаживала, да и я раз в неделю выручку относил. А кто ему ещё был нужен?"
Эллен
"Это ваши друзья, мсье? Расстроились они, наверное."
Жак
"Точно, друзья, Эллен. Музыканты они: Люси поёт, Марсель – на аккордеоне. Выпить они зашли. Мы с ними давно договаривались, а я и забыл совсем. Чего-то они без Клода – он у них на контрабасе. Знаешь контрабас?"
Эллен
"Это ведь такая большая скрипка, мсье?"
Жак
"Да, милая. Скрипка такая ростом с человека. Наверное, где-нибудь один пьёт. Досталось недавно им: гитарист с ними играл, Кенни из Бруклина, здоровенный такой негр. Так он пару месяцев назад после концерта шальную пулю в лоб словил ни за что. Наповал его убили, они тогда в переделку попали всем квартетом сразу после выступления. Тут неподалёку на набережной корсиканцы отношения выясняли, палить друг в друга начали, а ребята мимо шли. Им, видите, повезло, а Кенни – не повезло, тут и похоронили. На Сен-Пьер, вот так..."
Эллен (таращит глаза, зажав рот кулачком)
"Это как же так…"
Мадам Фрезье
"Итальянцы эти совсем, значит, у нас тут страха не знают. Ох, Жак, как я вспомню четверг, так дрожь меня и пробирает. Налейте-ка, значит, ещё капельку.”
Жак
“Конечно, мадам.”
Мадам Фрезье делает хороший глоток и продолжает.
Мадам Фрезье
Я Жан-Полю в четверг ужинать несла. Сготовила бараньего рагу: думаю, пусть поест, значит, на ужин горяченького. Иду я, значит, Жак, поднимаюсь к нему на этаж. Смотрю, – батюшки, а у него, значит, и дверь открыта. Ну, постучалась я – никто не отвечает: тут-то я неладное и почуяла. Страшно идти, жутко мне стало, а что делать? Ну, я, значит, пошла. Смотрю – в гостиной на столе лампа горит, а под ней листок бумаги. Я сотейник-то на стол поставила, взяла записку и читаю, а там, значит, написано: "Извините, я убил себя. Тело в ванной. Вызовите жандармов". Подпись "Жан-Поль Перро, мясник." и рядом завещание в конверте лежит.
Эллен (зажимает рот рукой, эмоционально качает головкой из стороны в сторону, говорит с значительным удивлением)
"Как это мясник?"
Софи (весело)
“А что, девочка не знала? Папочка был мясник. Всю жизнь мясную лавку мы держали – и отец мой был мясник и дед. С половины Прованса нам мясо да птицу везли. Кабак этот он уж потом купил, как меня отослал."
Эллен
"Ой, я ведь и не знала, мадам! Какой кошмар, Жак! Как же это с негром… Мадам Фрезье, какой ужас! Бедный мсье Жан-Поль! Как же вы выдержали, мадам Фрезье?! Подумать только, мясник – и себя зарезал. Ох, кровь стынет. Мясник!"
Мадам Фрезье
"Мясник, да. А что, значит, тут такого? Кушаете мясо?”
Эллен (робко, растерянно)
"Да я что, мадам…”
Мадам Фрезье
"Я, Эллен, в Центральной Больнице, почитай, больше сорока лет сестрой отработала, так я там, значит, столько мяса навидалась, сколько Жан-Поль за всё время не продал."
Эллен (робко, растерянно)
"Да я же ничего, мадам…"
Мадам Фрезье
"Так, вот, значит, не чужой он мне: всё же соседи мы с ним с детства. Потому, значит, я и испугалась. Ну, взяла я себя в руки и пошла, значит, посмотреть на него. Извини, Софи, может, значит, не надо дочери про такое слушать?"
Софи
"Ничего, мадам, рассказывайте до конца. Про последний папин день, думаю, следует знать всем нам." (допивает коньяк)
Мадам Фрезье
"Ну так вот. Захожу я, значит, в ванную, а он в самой ванной при полном параде лежит: в костюме, в рубашке белой с галстуком, в ботинках и берете. Рука левая к полу висит. А на полу, в луже, куда, значит, кровь стекла, поблескивает, значит, открытая бритва. Вода в ванной, значит, бурая вся, а Жан-Поль под водой совсем мертвый, только глаза открытые, будто два блюдца. Вокруг свечи зажжённые горят – штук десять, никак, значит, не меньше. Уже, значит, и оплыли все."
Жак (сокрушенно качая головой)
"А чего он, интересно, свечи-то зажёг? Да... Бедняга Жан-Поль... Хотя, в темноте, наверное, неудобно вены резать. А может электричества не было."
Мадам Фрезье
"Да нет, свет был. Ну так вот, значит, вызвала я жандармов, поговорила с ними да пошла, значит, к себе домой."
Все присутствующие застывают во времени, меняется свет, как будто ниоткуда и отовсюду тихо-тихо начинает звучать Eric Satie, Gymnopedie. No. 1, медленно поворачивается вокруг оси сценический круг.
Действие II
II действие ставится опционально, на усмотрение режиссëра-постановщика. Пьеса сконструирована таким образом, что II центральное действие по желанию постановщика можно исключить из постановки вовсе и вместо трëх действий оставить два крайних. Таким образом, пьеса может быть поставлена как в III действиях, так и в II.
Сделав полный медленный оборот вокруг своей оси, сценический круг останавливается на месте и зрители видят тот же самый интерьер, но теперь на стойке нет ядра и отсутствует на двери каска с кактусом. Трëхглазая чëрная богиня с двумя целыми и двумя обломаными руками стоит на той же полочке, но теперь привлекает к себе гораздо большее внимание – из-за того, что на стенах, в сравнении с I и III действиями, совсем нет цветов.
Нет сейчас в кафе и электрического освещения – помещение залито тусклым мерцающим светом трёх относительно тонких стеариновых свечей. Свечи стоят в коротких широких стаканах для виски – одна на столике посреди помещения, две другие – на барной стойке. В помещении заметны следы разборок: второй столик лежит, перевернутый, на полу, там же валяются стулья, битая столовая посуда и пустые бутылки. Посреди кафе стоит изрядно помолодевший Жак с дымящейся сигаретой в зубах и молча заметает метлой мусор в кучу. Затем он ставит на место перевернутую мебель. В это время в двери поворачивается ключ, но, поскольку закрыта дверь не на ключ, а на засов изнутри, дверь ключом не открывается, и раздаётся в неё громкий настойчивый стук.
Жак (кричит)
“Черт, да сколько можно. Вы же тут уже все разнесли, убирайтесь отсюда. Ей богу, последний раз мы ваше дерьмо здесь держим.”
Жан-Поль (глубокий бас, принадлежащий явно нетрезвому человеку, неторопливо)
“Что такое, алжирец, какое у тебя там дерьмо? Открывай-ка побыстрее, это я. Долго мне под дождём мокнуть? Сыро совсем.”
Жак
“А, Жан-Поль, это ты. Что-то поздно ты сегодня. Открываю.”
Жак поспешно прислоняет веник к барной стойке, быстро идёт к двери и отворяет засов.
Открывается дверь, 4-й удар колокола.
Крик чайки
Открыв дверь, Жак видит перед собой насквозь промоченного дождём тощего высокого мужика лет семидесяти с седой гривой, бородой и усами. На голове у Жан-Поля Ферро чёрный берет, на шее у него чёрный шарф, свободно повязанный петлёй, одет он в короткое серое пальто-бушлат. Жан-Поль, пошатываясь, ведёт за руль велосипед. На багажнике велосипеда установлен большой деревянный ящик. Ящик затянут брезентом цвета хаки, по краям из под брезента торчат зелёные листья и ещë сверху видны какие-то выпуклости. Заведя велосипед в кафе и закрыв за собой дверь, Жан-Поль прислоняет его к стойке бара и начинает осматриваться вокруг.
Жан-Поль (изумленно глядя на разгромленное кафе)
“Я, алжирец, я. Что у тебя тут творится, дружочек? Кто такой погром тут устроил? Ох, ничего себе! Ты посмотри… Вот дерьмо!”
Жак (зло)
“Кто-кто… Знаешь, поди, какое у нас тут дерьмо. Агостини с Росси товар на хранение притащили, как обычно. Выясняли, какой лучше. Да ты не переживай, они хорошо денег оставили.”
Жак протягивает Жан-Полю свернутую пачку купюр
Жан-Поль (ходит по помещению)
“За каким чертом они погром устроили? Им что, не нравится, когда дела без шума идут? Сами на нары попадут и нас за собой потянут, итальяшки поганые. Надо дела с ними сворачивать, не доведут они нас до добра, наполеоны конченные.”
Жак
"А, и не говори. Товар привезли, две партии – Росси кокаином решил торгануть. Ну а Агостини ему и говорит: ты чего, дружок? У нас с героином всё отлажено как часы, а этот твой бодрячок мало того, что дороже чуть не вдвойне, так ещë и прет в десять раз меньше – и кому он среди наших полумертвых нужен? Ты, говорит, если лично нюхать любишь, так болт мой себе в нос засунь и понюхай там его как следует, а дело – общее, вот и отсоси себе. Росси, недолго думая, отвесил ему прямо по роже – ну, и понеслась. Друг-другу начистили, перевернули всё и успокоились. Выпили по рюмке граппы, обнялись и говорят: не сердись, алжирец, на тебе за причиненный ущерб. Мы, говорят, далëкие потомки древних этрусков, парни горячие, но щедрые. Я их послал к чёрту. Вот, держи."
Жан-Поль (крайне недовольно, пряча деньги за пазуху)
“Это в последний раз – пусть в другом месте аптеку свою прячут, этруски. Всë, алжирец, больше с ними дел не имеем. Жаль, конечно – платили хорошо. Ну да чёрт с ними, свобода дороже. Мне оставили?”
Жак (достает из-под стойки небольшой сверток и протягивает Жан-Полю)
“Вот, велели передать. Сказали, "жëлтый снег", высшего качества.”
Жан-Поль (убирает сверток в карман)
“Ладно. Себе брать буду, а здесь мы больше не храним. Скажи, жандармы приходили, что-то вынюхивали. Место теперь ненадежное, сами отстанут.”
Жак
“Как скажешь, Жан-Поль.”
Жан-Поль, пошатываясь, идет к припаркованному у стойки велосипеду, развязывает покрывающий деревянный багажник брезент и зрители видят, что ящик плотно уставлен комнатными растениями в небольших горшках, а посередине находится нечто куполообразно-золотистое с шипом посередине, торчащим вверх. Первым делом Жан-Поль, порывшись в ящике, достаёт из него старое ржавое железное ядро и кладёт его на стойку, но ядро, не зафиксировавшись на поверхности, тут же со стойки падает и катится куда-то по полу. Не обращая на это внимания, Жан-Поль, достаёт за шип куполообразный золотистый предмет и ставит его на стойку. Предмет оказывается немецким офицерским шлемом-пикельхельмом. После того, как Жан-Поль поднимает упавшее ядро, он, чуть помешкав, засовывает ядро в каску и кладет каску бочком на стойку – для того, чтобы ядро никуда со стойки не укатилось. После того Жан-Поль начинает выгружать из ящика горшочки с цветами – их должно оказаться 10 – и тоже выставляет их по центру на стойку вокруг каски с ядром. В основном, все цветы с листьями, но есть среди них и довольно большой кактус. Горшок, в котором растёт кактус, объёмом должен быть сопоставим с немецким шлемом, в котором лежит ядро.
Жак
“Ого! Это чего ты такое привëз, Жан-Поль?
Жан-Поль (аккуратно расставляя цветы по стойке)
“Цветы, алжирец, из дома. Никакой у нас тут с тобой атмосферы. Будем сейчас украшать атмосферу. А это (указывает на шлем) моë семейное, тоже из дома: немецкий шлем от отца и русское ядро от деда. Любишь цветы?”
Жак
“Чего мне цветы не любить? Они красивые, приятно пахнут. У тебя, Жан-Поль, отец немец, а дед русский?”
Жан-Поль
Да ну тебя, алжирец, к чёрту, что ты несешь? Все чистокровные французы. Папа немца в первую мировую положил и каску от него мне в подарок привёз – вон, дыра от пули в затылке. А деда русские убили в 812-ом."
Жак (чешет затылок)
“А, понятно. Ну, мне-то откуда знать, Жан-Поль… По-разному бывает: у меня, вон, отец чистокровный француз, а мать – чистокровная арабка. Что-то ты сегодня совсем на ночь глядя. Выпил?”
Жан-Поль (вздыхает тяжко)
“Да во мне уже, поди, бутылка. Только что дочь выгнал вместе с внуком и сказал, чтобы не возвращались больше. Мириться приехала, сука… Тьфу… Достань моего коньяку, алжирец.”
Жак (тянется к полке за бутылкой коньяка)
“У тебя что, дочь есть? Да, дела… Жаль, что так вышло у тебя."
Жан-Поль (пошатываясь, садится за стойку на барный стул справа от центра)
“И дочь есть и внук, а лучше бы их вовсе не было, алжирец. Слушай, а может мы с тобой отобьёмся по-быстрому, алжирец? Как раньше, помнишь? А то я соскучился.” (подмигивает Жаку, раздвигает по разным сторонам стойки цветы – для того, чтобы освободить место под коньяк и бокалы. Каску с ядром Жан-Поль оставляет в угловом центре стойки, сдвинув еë чуть к переднему краю)
Жак (ставит перед Жан-Полем коньяк и два бокала, говорит раздражённо)
“Я тебе говорил: не начинай. Говорил? Говорил. Ещë раз начнëшь – уйду. Порт большой."
Жан-Поль (поднимает ладони, примирительно)
"Кончено, алжирец. Ну, не буду, не буду больше. Порт большой, это точно."
Жак
"Так-то. Как это вышло с дочкой у тебя?”
Жан-Поль (достаёт из кармана сигареты, закуривает)
“Давнее дело, алжирец. В оккупацию блядью немецкой стала доченька моя, от гестаповца внука мне прижила в 19 лет. Я ещё в сорок четвëртом выгнал её с брюхом из дома, отправил в Авиньон, пока еë тут не побрили. А она сегодня, видишь ли, ко мне вместе с внучком приехала."
Жак (тяжело вздыхает)
"Ох, Жан-Поль. Сочувствую тебе. Даже не знаю, что и сказать."
Жан-Поль
"Дело прошлое. Наливай. Как дела у тебя?" (кивает на стойку на которой вывалены кучей золочëная каска с орлом, ржавое ядро и комнатные растения в разноформенных горшках)
Жак (сигарета в углу рта, щурясь, наливает в бокалы коньяк Camus La Grand Marque)
“Да устал, как собака, еле на ногах стою – не спал две ночи."
Жан-Поль
"Чего это ты не спал две ночи?"
Жак
"С братцем общались, Али из Америки позавчера пришёл. Посидели с ним как следует, выпили."
Жан-Поль
"А-а, ясно. Привет ему передавай, алжирец.”
Жак
"Он сегодня опять в рейсе."
Жан-Поль
“Ну, потом передашь. Что тут с нашей дырой?"
Жак
“Электричества нет со вчерашнего дня: рыба, мясо – все протухло. Как стемнело, я сразу и закрылся, а тут Агостини с Росси. Ну, тоже деньги."
Жан-Поль
"Поубивал бы этих электриков. Опять трансформатор в порту сгорел?"
Жак
"Понятия не имею, чего у них там сгорело. А что оно такое ржавое?” (указывает на ядро)
Жан-Поль (поднимает бокал, выпивает, кряхтит, курит, Жак тоже выпивает, морщится, кряхтит)
“Так ему полтора века, алжирец – заржавеешь тут, ха-ха. Это наша фамильная реликвия, русское пушечное ядро. Им деду моему голову оторвало: при Бонапарте дело было, под Смоленском в 812-ом. Дед бабку мою только обрюхатил – а тут император пошел русских воевать. Адъютантом у маршала Нея дед был, пока вот этот русский шарик ему не прилетел. Тоже Жан-Поль деда звали. И отца звали Жан-Поль – традиция такая у нас – всех мужчин в роду называть Жан-Поль.”
Жак (закуривает новую сигарету)
“Шикарная история, Жан-Поль! У тебя-то оно как оказалось?”
Жан-Поль (закуривает новую сигарету)
“Так по наследству, как ещë. Друг деда привёз бабке моей, Мари-Селин, с интендантским обозом, в память о геройски павшем муже. Каков подарочек, а? Она от такой весточки двойню родила на месяц раньше положенного – моего отца и его сестру-двойняшку. Тётушка мёртвая родилась, зато папа, как ты, наверное, понимаешь, получился живой. Наливай.”
Жак (ошарашенно)
“Ничего себе, Жан-Поль! У тебя прямо семейные предания!”
Жан-Поль (гордо)
“А то! Дед мой, видишь, в 812-м за императора лëг, а с папой в первую войну ещё интересней вышло. Видишь шлем?"
указывает на шлем с шипом, в котором лежит ядро
Жак
“Первый раз такой вижу.”
Жан-Поль
"В Арденнах дело было, в лесу. Отец в первую войну снайпером служил. В разведке как-то был, сидел себе в овраге, а тут двое на лошадях. Ну и грохнул он из своего "либеля", как потом оказалось, курьера кайзеровской ставки со штабными бумажками – прямо в затылок кончил, тот аж с лошади слетел. Видишь дырку?
Жан-Поль берёт в руки шлем с ядром и показывает Жаку пулевое отверстие в шлеме.
Папе за тот героический подвиг военный крест выписали и в отпуск отправили на три недели. Мне шестнадцать было тогда. Помню, он на побывку приехал, три стакана сидра с порога опрокинул, мешок развязал и говорит: на сынок, это тебе подарки – вот это шлем, а это – сабля. Тренируйся, сынок, на следующую войну ты у нас пойдёшь. А я ведь и пошёл бы, алжирец, если бы не плоскостопие."
Жак
“Шутишь? А где сабля?”
Жан-Поль (немножко заплетающимся языком)
“Какие шутки? Что я, клоун? Сломалась сабля, алжирец. Дома где-то валяется: отдельно клинок, отдельно гарда. Потом принесу, на стенку повесим. Ну, наливай, алжирец."
Жак разливает коньяк.
Жан-Поль (поднимает рюмку)
"Давай-ка, алжирец, за родственников. Спите спокойно мама, папа, Матильда, Жан-Поль, Мари-Селин и все остальные по седьмое, как говорится, колено. Земля всем пухом.”
Жак (поднимает бокал)
"Моя мама жива, Жан-Поль, да и брат с сестрой в порядке. Так что это твоим земля пухом, а мои еë ещë потопчут."
Жан-Поль (поднимает бокал)
"Какой разговор, алжирец. У меня тоже живые имеются. Но мёртвых больше. Салют, алжирец, будь здоров."
Пьют
Жан-Поль
“А твои что, алжирец?”
Жак
“А что мои? Я говорил: отец француз, мать арабка. Отец в Оране служил при жандармерии. На рынке они познакомились в 917-м, сошлись по любви, а там и мы с братцем родились. Отец через пару лет умер от холеры, так что я его не помню совсем. Мать замуж вышла за своего кузена – моего дядю, дочь у них родилась: и то ли она мне сестра, а то ли племянница, ха-ха, на 20 лет меня моложе. Вот так. Они все в Оране, а братца моего ты прекрасно знаешь – вы же тут с ним всё время пьёте.”
Жан-Поль
“Братца-то да… Вас с ним, алжирец, и не различишь. А может, ты – это он и есть? Может, у меня в мозгах двоится?”
Жак
“Ха-ха-ха. Нет. Али-то сегодня в рейсе, а я, как видишь, здесь.
Жан-Поль (усмехается, выпивает)
“Это верно. Ну, дай нам всем, как говорится, бог.”
Жак (выпивает)
"Будь здоров, Жан-Поль.”
Жан-Поль ставит бокал на стол, случайно задевает локтем горшок с кактусом и тот, падая на пол, разбивается в дребезги.
Жак
“Сейчас я уберу.”
Жан-Поль
“Да он сам тебя уберëт. Рано или поздно они с нас своë возьмут.”
Жак
“Кто уберëт? Кто чего с нас возьмëт?”
Жан-Поль (кивает головой на цветы в горшках)
“Они, алжирец. Они нас сожрут, алжирец. И детей наших сожрут. Так же, как съели всех наших предков. И собачек съедят, и кошечек и птичек. Всë живое они съедят, алжирец. То есть, мëртвое.”
Жак
“Ты это про цветы, Жан-Поль? Может, тебе сегодня хватит?”
Жан-Поль
“Когда мне хватит, я тебе сам скажу. Я про растения говорю, алжирец. Трава, кусты, деревья – я про всë, что в земле растёт.”
Жак
“Как это так?”
Жан-Поль
“Они главнее людей, алжирец. Они на Земле самые главные.”
Жак
“Что значит – самые главные?”
Жан-Поль
“Что тут непонятного? Смотри, алжирец: мы рождаемся и мрём, так?”
Жак
“Вроде того, Жан-Поль.”
Жан-Поль
“А потом в земле гнием, так, алжирец?”
Жак
“Так.”
Жан-Поль
“А гнилым нашим мясом и дерьмом кто питается, алжирец?”
Жак
“Кактусы, что-ли? Шучу. Вроде бы черви, Жан-Поль.”
Жан-Поль
“Ишь ты, шутник какой. Это сперва черви, алжирец. Черви умирают. И личинки умирают, и мухи с бабочками, в которых они превращаются, тоже умирают. Кто жрёт то, что умирает и гниёт в земле?”
Жак
“Ну и кто?”
Жан-Поль
“Корни, алжирец. Корни съедают всё, что отжило и гниёт. Корни травы, цветов, деревьев. А потому выходит, алжирец, что земля наша есть одна большая грядка, на которой мы, люди, навроде удобрения с мозгами, которое думает, что оно тут самое главное.”
Жак
“Я даже не знаю, Жан-Поль. Необычно как-то.”
Жан-Поль
“Чего тебе необычно? Простая логика. И всë правильно – так нам и надо, алжирец: сколько крови льëм – и своей и чужой. А они растут себе на наших трупах, красивые, спокойные. Ну и пусть себе растут. Не убивают никого, мозги никому не выносят – колышатся себе на ветру, нас ждут, ха-ха-ха. "
Жак
"Это кто на трупах колышется? Кактус этот? Да кого он съест в этом горшке, Жан-Поль? Разве мышь какая умирать приползëт."
Жан-Поль
"А ты не передергивай, алжирец. Я же не конкретно о нëм. Я про все, что в земле растëт, а эти – так, для примера. И все равно, хоть он в горшке растëт – но в горшке-то земля. А что такое земля? Перегной, алжирец. То, что сгнило. Гумус."
Жак
"Мы их едим, дома из них делаем (выразительно стучит согнутым пальцем по барной стойке) и на дрова жжëм. Я думаю, что мы главнее, Жан-Поль."
Жан-Поль (встаёт со стула, берёт в руки каску, осматривает её со всех сторон)
"Ты ещё про каменный уголь вспомни. Погоди, сейчас я тебе покажу, кто главнее. Дай-ка мне молоток и гвозди. Под стойкой справа посмотри."
Жак послушно идет за стойку, копается там, достаёт средних размеров молоток, пучок гвоздей и кладëт их на стойку.
Жак
"Вот, Жан-Поль. Слушай, может, тебе всë же на сегодня хватит? Я тебя таким первый раз вижу."
Жан-Поль
"Спокойно, алжирец. Я только начал."
Затем Жан-Поль идет к двери, осматривает еë и забивает по её центру гвоздь примерно на уровне своей груди. Потом Жан-Поль берëт пикельхольм и вешает его шипом вниз на прибитый к двери гвоздь за отверстие от пули, имеющееся с тыльной стороны шлема.
Жан-Поль
"Вот так, алжирец.
Жан-Поль берëт горстями землю из разбитого горшка с кактусом, рассыпанную перед стойкой и ссыпает еë в прибитый к двери шлем. Затем он берет с пола кактус и сажает его в шлем, постоянно окалываясь и чертыхаясь.
Чёрт, колючий, гад.”
Жак
“И что это, Жан-Поль?”
Жан-Поль
"А это, алжирец, наглядный тебе пример. Шлем кайзеровского лейтенанта – видишь, какой красивый, с двухголовым орлом. Думал лейтенант, что миссия у него. Ну и какая у него в конце-концов оказалась миссия, алжирец? А такая, алжирец, у него вышла миссия, что лег он в бельгийском лесу, сгнил там и корневую систему накормил, как мог. Вот это его главная миссия, а всё остальное, как оказалось, алжирец, никакая не миссия, а путь к своим корням, ха-ха-ха. Я не про этого конкретно немецкого бедолагу. У папы моего, который его в затылок определил, ровно та же миссия, даром, что умер он в дубовой кровати от старости. И у деда моего, которому русские из пушки башку отстрелили, та же миссия. И у меня такая же миссия, и у тебя. У всего, что по земле шевелится, друг друга убивает и жрёт, такая миссия. Вся дарвинская пищевая цепочка, алжирец – корм для корней. Сколько в первой войне полегло, алжирец? А во второй? То-то же. И это только на нашем веку, а сколько всего их было, алжирец… Так вот, кактус этот, посаженный мной в каску убитого моим отцом немецкого офицера – маленькая модель моей личной картины мира. Вершина пищевой цепочки – не человек, алжирец. Вершина пищевой цепочки – флора, а мы после смерти становимся её частью.”
Жак
“Кто вершина? Что-то ты больно умно говоришь, Жан-Поль, я тебя не очень понимаю.”
Жан-Поль (не обращая внимание на озадаченного Жака, увлеченно развивает полностью захватившие его воображение идеи)
“Флора – это все растения на земле. Я на эту тему думать начал, когда отцовскую могилу на Сен-Пьер навещал. Там такой каштан растёт – прямо подле могилы. И вот я однажды понял, что этот каштан теперь и есть мой папа Жан-Поль Ферро. Я тебе так скажу, алжирец: думаю я, алжирец, что флора – это сам бог и есть, только он от нас прячется, чтобы мы его вовсе не убили.”
Жак
“Ты перебрал, Жан-Поль. Остановись, иди приляг в кладовке. Мне, во всяком случае, точно хватит.”
Жан-Поль
“Спокойно, алжирец, наливай, ещё по одной опрокинем. Давай-ка, пока на ногах стою, развесим какие привëз. Атмосферу надо украшать, алжирец, а то совсем пусто у нас. Мадемуазель, видишь, у нас совсем заскучала. Как Джузи́ её звал? Кéни? Ку́ни? Кóни? ”
Жак
“Кали, Жан-Поль. Джузи́ говорил, индейская богиня любви. ”
Жан-Поль
“Сейчас мы ей рай организуем.”
Жан-Поль, шатаясь, подходит с молотком и гвоздями в руках к чёрной богине с тремя красными глазами и четырьмя руками, две из которых по локоть обломаны. Примеривается и начинает заколачивать в стену гвозди. Заколачивает их он ровно четыре штуки – снизу богини, сверху богини, справа от богини и слева от богини. Получается у него крест из забитых в стену гвоздей. Затем он идёт к стойке, берёт оттуда горшки с цветами по одному и, щурясь и примериваясь, развешивает их на заколоченные гвозди. Получается крест из цветов в горшках, в центре которого на полочке стоит чёрная статуэтка.
Жак (говорит с некоторым трудом)
“Ты точно в порядке, Жан-Поль?”
Жан-Поль (возвращается за стойку и, положив молоток и оставшиеся гвозди рядом с коньячной бутылкой и пушечным ядром, садится напротив Жака)
“Не переживай за меня, алжирец. Давай-ка ещё по одной.” (берёт бутылку и наливает коньяк в два бокала)
Жак (зевает)
"Нет, я точно всё."
Жан-Поль “Всё – так всё. Помнишь мою мясную лавку на Рю Гриньян?"
Жак (зевает ещё раз)
“Конечно помню, Жан-Поль."
Жак полулёжа устраивается за стойкой, положив подбородок на сложенные руки и в ходе монолога Жан-Поля, по всей видимости, засыпает.
Жан-Поль (говорит монолог, уставившись невидящим взглядом в пушечное ядро)
"Жена-то моя в тридцать пятом умерла, а я всё работал, работал, работал. Софи подросла, тут война, немцы пришли. Подружка у Софи была, Шарлотта. Хотя, почему была – она и сейчас есть. Шарлотта последний-то год при немцах в парикмахерской у Жиру вертелась, волосы стриженные мела. Вся немецкая комендатура туда стричься-бриться ходила. В общем, сошлась Шарлотта с немцем из гестапо. Притом не скрывалась ничуть: по всему городу с ним шарилась. Она Софи с Йостом и познакомила. Себастьян Йост его звали, тоже в гестапо служил. Он за Софи моей ухаживал – то цветы принесëт, то в кино пригласит. А что мне было делать: дела-то идут, их делать надо. Вежлив был Себастьян Йост, приятной наружности, красив даже: глаза голубые-голубые – как небо в ясный день.
За месяц до того сосед мой Лекок из молочной лавки продавщицу новую взял, Беата её звали. Девка была – кофе с молоком: смуглая, стройная, высокая. И улыбчивая такая, словно изнутри светится – как электрическая лампочка. И каждый раз, алжирец, как я за сыром заходил, так она на меня, алжирец, смотрела, что я не знал, что и думать: ну не может так молодая девка на 50-летнего мясника смотреть. А она смотрела, да так, что у меня как обвалочный нож стоял, алжирец. В общем, затрясло меня на старости лет, алжирец, как худой шлюп в хороший шторм. Снится она мне стала, алжирец, и это когда я спать мог, а заснуть у меня почти что не получалось.
Я-то себя в руках держал, конечно, виду не подавал, и лишнего ни-ни, только за сыром к ней в лавку каждый день стал ходить и, видно, она тоже что-то похожее чувствовала. Как-то стою я у себя рано утром, вешаю окорок в витрину и вдруг входит Беата. Первый раз она зашла ко мне, алжирец, до того ни разу не заходила. А тут, значит, входит, подходит ко мне близко-близко и прямо мне в глаза смотрит, серьёзно так. Я у неë в глазах сразу и потонул. А она говорит: "Долго еще вы, мсье, будете мучиться и меня мучить? Неужели, говорит, ничего не чувствуете?" Я от неожиданности и сказать ничего не могу, а она, представляешь, ко мне вплотную подходит и мне в губы впивается, кусает их до крови, алжирец. А рукой хвать меня прямо за член. Так ведь я не железный. Только дверь входную на засов закрыть успел и мы с ней чуть не падая в разделочную. Я еë прямо на стол, где мясо режу, в кровь и ошмëтки посадил, трусы с неë содрал и заколотил ей по самое горло. В общем, такой огненной девки, алжирец, у меня никогда не было. Стала она с тех пор каждое утро ко мне приходить. И такая оказалась чудесная: добрая, умная, нежная. Всë надо мной шутила каждый раз, как мы с нею того-этого: вставай, говорит, и иди, старый конь. А какая горячая! Я столько огня за всю жизнь не видел: на что уж я это дело люблю, так загнала меня, как того коня в мыло, сердце прихватывать стало. Было так, алжирец, две недели. А потом еë арестовали и в лагерь отправили. Стою я тогда за прилавком, смотрю через витрину на улицу, а Беату мою эссэсовцы под руки ведут и Йост впереди. Он тут же ко мне и заглянул: не волнуйтесь, герр Ферро, комендатура проводит специальную операцию, к вам у нас никаких вопросов нет. А после Лекок рассказал, что произошло: сначала родителей еë забрали из дома, а потом и еë – прямо из лавки. Была тогда большая облава на евреев, а она из крещëных была, ну и всю их семью кто-то немцам сдал. Забрали тогда несколько тысяч, алжирец, погрузили в поезд и отправили невесть куда. В тот день во мне будто что-то умерло, только одна мысль в висках свербила – надо отомстить, надо отомстить. Я тогда сразу понял, что его убью, стал случая подходящего ждать. Долго-то ждать не пришлось: через три дня после облавы опять зашëл он ко мне. Темно уже совсем было, я уходить собирался. В общем, заходит вдруг ко мне в лавку Себастьян Йост и вежливо так: “Герр Ферро, у меня к вам крайне важный разговор, не могли бы мы с вами присесть?” Проходите, говорю, мсье Йост – и в разделочную его, значит, веду, а у самого глаза красным залиты и в голове только одна мысль: как бы половчее его кончить. Заходит он в разделочную, я за ним. Он вокруг осматривается, а у меня там туши висят и колода с топором. Я говорю ему: ну, садитесь, мсье Йост, на табуретку. Только, говорю, дайте-ка мне мои очки – вон они на полке. В общем, как он ко мне спиной повернулся, я, алжирец, ножом его по горлу. Нож у меня обвалочный как бритва – он и понять ничего не успел: лицом на стол упал, хрипит, дёргается, из открытой шеи кровища хлещет, что твой фонтан. Отхрипел Йост, а я форму с него снял, ноги веревкой связал и за ноги его на крюк. Пошел, лавку запер. Вернулся, кровь смыл и думаю: как бы получше его разделать, чтобы разом отсюда вывезти? Руки и ноги по суставам резал-резал, да знаешь, всё же Йост не свинья, не корова и не баран, повозится пришлось – людей-то я до того случая не разделывал, ха-ха. В общем, ноги отрезал, руки отрезал и топором их пополам. Голову тоже топором отрубил, алжирец. Она эдак подпрыгнула, как шар от петанга и по полу покатилась в самый угол – еле потом её достал. В пару мешков я его, разделанного, вместе с формой засунул, на велосипед вот этот самый (указывает на велосипедный ящик) – и сюда, к причалу. Выкинул с причала вместе с мешком, только камней еще туда насыпал из мостовой – чтобы не всплыл. На скамейку присел, алжирец, курю, а чайки сами не свои: еду, видать, чуют, а достать никак. Лицо руками трогаю – щеки-то все мокрые: слëзы текут, а я не чувствую. Очнулся от солнца в полдень на этой самой скамейке. Вот так, алжирец. С тех пор Себастьян Йост у нашего причала кормит водоросли.
А доченька-то моя от него понесла. Всё ходила, спрашивала: куда, папа, Себастьян наш пропал? Наш… Он обычно-то пару раз на неделе заходил: то цветы принесёт, то в кино пойдут. А тут нет его. Я-то знаю, почему его нет. Из комендатуры прислали – мол, пропал обершарфюрер Себастьян Йост, не видали, герр Ферро? Как не видать. Дочь ходит чернее тучи и гулять перестала – дома сидит, помощи от неё никакой, молчит себе. Через пару месяцев смотрю – у доченьки моей брюхо повисло. Ну, тут уж я не выдержал: кто, спрашиваю, отец, шлюха бессовестная? Ты подумай, алжирец, ведь 19 лет всего ей тогда было! Позорище-то какое, Жак! 19 лет! А она голову эдак гордо вверх и говорит: а то не знаешь, папочка, кто отец. Небось, как цветы мне дарил, и в кино водил, так ты был не против? А как мне было против быть? Дела-то вести надо, будешь немцу улыбаться. Наш Себастьян, говорит, отец и есть, папочка. Наш… Тьфу… Сказал ей: ты, говорит, моя душа, жить без тебя не могу. Хочу на тебе жениться, а после войны в Лейпциг уедем и детишек заведëм. У меня, говорит, там отчий дом с красной черепицей под сенью старых лип. Я, говорит, с отцом твоим поговорю, всё честь по чести, руку и сердце попрошу на коленях. И пропал. Плачет: любила, видно. Ну, я-то, понятно, помню и руки эти и колени, только дочери-то не расскажешь, что папа отца её ребенка на куски разделал и рыбам скормил. Знал бы, что она от него беременная – не тронул бы, ей богу: пусть бы катились в свой Лейпциг. Так вот, говорю ей: ты если кому проговоришься, что от немца понесла – ты мне не дочь. Будут спрашивать про брюхо, про немца молчи. Так будешь просто шлюха, а про немца народ узнает – будешь изменница республики с вытекающими последствиями. Шарлотта сдала, сучка. Сильно болтливая девица: как начнёт трещать, так не заткнёшь. И вот они с Софи с самого детства и в школе вместе и в кино вместе ходили – вот и доходились вместе до блядства с немцами. Так немцы-то в сентябре 44-го отсюда ушли, а вот баб, что с немцами путались, начали на улицах хватать и налысо брить. Кого-то из них посадили, а кое-кого и насмерть забили. Шарлотту-то прямо в парикмахерской её хозяин слил, Жиру, тоже тварь последняя: мало, что у него вся комендатура брилась-стриглась, а как начали подружек немецких ловить – взял Шарлотту за волосы, вывел на улицу и говорит: вот, полюбуйтесь, французы, это помощница Шарлотта – немцу кончить неоднократно помогла. Народ ржёт, пальцами показывает, давай, мол, стриги её, суку. Шарлотта из рук рвётся, да держат-то крепко, втроём. Я в толпе наблюдал, алжирец, рядом там оказался. И вот стригут её, рыдает девка бедная в голос, уже в пол-головы волос нету, а тут вдруг меня видит и начинает криком кричать, до хрипа: я хоть просто с Фрицем гуляла, а Ферро от своего немца беременная, так чего вы её не ловите? Понятно: истерика у девки. В общем, я оттуда побыстрее сбежал домой, Софи вытащил и говорю: значит так, доченька – а она уже на пятом месяце была, – подруга твоя только что тебя сдала, как беременную немецкую шлюху и поэтому давай-ка ты езжай быстро в Авиньон в бабкину старую халупу, пока тебя тут всем миром за это дело не изувечили. У меня там, алжирец, домик от бабки ещё остался, земля пухом Мари-Селин. Я, говорю, тебе больше не отец и знать тебя не хочу, а то, что у тебя там народится даже привозить сюда не смей. В общем, увёз еë Пико ночью на телеге. Шарлотту я через неделю к ней отослал: вдвоём всё выживать проще, здесь-то обоим после такого позора жить не дали бы. Они вместе теперь и работают: Софи тоже стричь выучилась. А вот Беаты не вернуть, алжирец. С тех самых пор я дочь и не видел, двадцать лет уже. Письма мне всë пишет, а я не отвечаю – читаю и складываю в стол. А сегодня явилась вместе с отродьем. Давай, говорит, папа, помиримся. Конечно, сейчас помиримся. На порог не пустил, а душа болит. А может, и зря не пустил. Ох, болит душа, алжирец. Беата сегодня опять снилась. Всë время она мне снится. Что ты молчишь, алжирец? Ах, да ты спишь, сукин сын? Ладно, спи (вздыхает). Спи, мой мальчик."
Звучит Claud Debussy "La fille aux cheveux de lin"
Жан-Поль достаёт из кармана сверток, разворачивает, аккуратно берёт чайной ложечкой немного желтоватого порошка, достаёт из нагрудного кармана железную коробку, вынимает оттуда шприц, снимает ремень, перетягивает им предплечье правой руки, разбавляет порошок в ложечке водой, греет его над горящей свечой, набирает в шприц жидкость, делает укол в вену и отваливается на стойку рядом с ядром. За окном слышен шум проливного дождя.
Ядро по центру, Жак спит за стойкой слева, Жан-Поль в такой же позе полулежит справа, каска с кактусом на двери. На стене, в кресте из цветов – чёрная статуэтка.
Плавно меняется свет, круг возвращает бистро к прежнему составу лиц и III действию
III (II) Действие
Дебюсси трансформируется в азнавуровский шансон и сценический круг привозит обратно статичный коллектив наследников в первичных интерьере, составе и освещении. Люди неподвижно сидят примерно пять секунд, затем постепенно оживают.
Софи
"Эх, папа, папа… " (качает головой, смотрит в стол)
Эллен
"Ох, и натерпелись же вы, мадам! Я бы точно в обморок свалилась, да, наверное, там бы и померла. Глаза открытые, какой кошмар! Глаза у мсье Жана добрые-добрые были, голубые, как небо. Он, как в лавку-то зайдет, хитро прищурится, да за щёчку меня ласково так рукой потреплет и говорит: "А что у тебя новенького, дочка? От парней, поди, отбоя нет? Давай как обычно." Житан и Ле Монд брал, всегда одно и тоже. Очень последнее время был ко мне добр месье Жан-Поль. (Утирает глаза рукой). Я прошлый-то месяц ему сама носила, как он попросил. Ты, говорит, девушка молодая, ножки у тебя сильные, а я и ходить почти совсем не могу. Мне и правда нетрудно было забежать."
Софи (с изумлением)
"Домой носила? Доченька? Ну так всё мне понятно. Не так уж папочка был и одинок, а, мадам Фрезье? Ай да папа. Ну, недаром, недаром – ножки-то хоть куда."
Эллен прячет лицо в ладонях, мотает головой и всхлипывает.
Мадам Фрезье
"А что, значит, такого, Софи? Подумаешь – попросил Жан-Поль, значит, девушку, газету занести. Поутру, значит, да, Эллен?"
Эллен
"Истинно так, мадам, на минутку поутру забегала. Я приличная девушка. Зачем вы так обо мне…” (всхлипывает, плачет)
Жак
“Да что вы на неё так взъелись?! Как же вам не стыдно, Софи.”
Мадам Фрезье (строго)
“Что это ты ей выговариваешь, как какой-то, значит, проститутке? Посмотри на неё – она ведь совсем ещё почти что девочка. Правда, как тебе, значит, не стыдно.” (качая головой, отпивает глоток коньяка из бокала, запивает водой)
Софи (тяжко вздыхает, смотрит в стол, качает головой)
Эллен, ты уж не бери в голову – это всё нервы. Такой день: папу в печке сожгли, Анри под машину попал. Но янтарь-то мамин зачем, это же бабушкино приданое, какое он имел право… Да и черт с ним. Прости меня, девочка.
Эллен (успокаиваясь, всхлипывая, теребя янтарь)
“Да я совсем не обиделась, мадам, я ведь понимаю, как вам сегодня тяжело.”
Жак встаёт из-за столика, идёт к стойке, спотыкается обо что-то на полу, падает руками на стойку, задевает ядро, и оно вместе с блюдом с грохотом падает на пол.
Кричит чайка.
Жак
"Дерьмо… Чёртово ядро, чтоб его"
Жак подбирает с пола ядро водружает обратно во блюдо, в котором оно и лежало, ставит поднятую пустую бутылку на стойку рядом с ядром и шкатулкой из-под праха.
Эллен (заботливо)
"Вы не ушиблись, мсье?"
Жак (стоя у стойки, потирая левой рукой правую)
"Есть немножко, Эллен."
Эллен
"Вы уж осторожнее. А что это за ядро, мсье?"
Жак
"Софи, расскажите-ка, что это за ядро – у вас лучше получится."
Софи
"От русской пушки."
Эллен (оторопело)
“От какой пушки?“
Софи
"Да оторвало прадеду голову в России этим самым ядром, ещё при Бонапарте. А прадедов дружок приволок ядро прабабке, такой молодец. Всë детство, всë детство об этом слушала. Как, помню, выпьет – так и рассказывает."
Мадам Фрезье
“Почему вы, значит, Софи, с таким пренебрежением? А ведь какая, значит, история! История, значит, республики! Не каждая семья имеет таких, значит, славных и замечательных героических предков!”
Софи
"Это им повезло, которые не имеют. Про ядро со шлемом он нам с мамой ежедневно рассказывал до тех пор, пока мама, прости господи, в ущелье не свалилась. С ядра начинает, шлемом продолжает, цветами заканчивает: цветы самые главные на земле. Мясник, который любил цветы. Всё детство как попугай, ну правда.”
Жак (укоризненно качает головой)
“Зря вы так, Софи, нехорошо это. Нехорошо, правда. Скажите, где ваше уважение к покойным родителям?"
Софи (раздражённо)
“Моё уважение там, где надо. Да какое вообще ваше дело? Что я такого сказала, боже мой! Я только и сказала, что папа постоянно рассказывал сказки. Господи, почему это я должна себя виноватой сегодня чувствовать? Попросили про ядро рассказать – я рассказала. Налейте-ка лучше ещё, Жак, да пора бы, может, нам уже и о делах поговорить? Время совсем позднее.” (смотрит на наручные золотые часы)
Жак
“О делах, так о делах, Софи. Я человек не богатый (взяв стоящую на стойке пустую бутылку, выразительно её переворачивает и ею трясёт). Хотите ещё выпить, давайте коньяк на четыре части поделим – будет очень даже по-деловому.”
Мадам Фрезье (с готовностью)
“Жак, ну конечно, давайте. Вы скажите только, сколько мы, значит, вам должны.”
Софи (делает глаза)
“Ох ты… Ну давайте, конечно. По сколько с нас причитается, Жак?”
Эллен (смущенно улыбаясь)
“Мсье, а у меня ведь с собой совсем нет денег… Можно, я потом с вами рассчитаюсь? Да я ведь могу и вовсе больше не пить, а то что-то совсем голова кружится, да и вставать мне рано.”
Софи (с сарказмом)
“Ну конечно, не пей больше, девочка. И не ешь. Иди скорее домой, да ложись спать… Да шучу, шучу я, Эллен – смотри-ка, опять губки надула.
Мадам Фрезье
"Опять ты, значит, девочку дергаешь."
Эллен, собравшаяся наморщить нос и пустить слезу, робко ей улыбается.
Жак
“Да какой разговор, Эллен! Позже сочтёмся, завтра там или когда… (подмигивает) Она же не знала, что ей тут деньги понадобятся, что вы её опять цепляете? Давайте сюда по 25 франков, а я пойду на кухню, ужин соображу.”
Софи
"Ничего себе у вас коньячок, Жак!"
Жак
"У нас, Софи, теперь уже у нас. Это не просто коньяк, а любимый коньяк Жан-Поля, потому мы его сегодня и пьем, я же говорил."
Мадам Фрезье
"Всë правильно: какой день, такой, значит, и коньяк. Вот, возьмите, Жак, я хочу всех, значит, угостить."
Мадам Фрезье достаëт 100-франковую купюру из маленького кожаного ридикюля, лежащего перед ней на столе. Доставши деньги, мадам Фрезье протягивает их Жаку. Жак подходит к столикам, берёт купюру, укладывает в нагрудный карман. Опять мигает и выключается на две секунды свет, затем включается обратно.
Жак
"Чёрт, опять электричество мигает. Ладно, если что – свечи есть. Пойду чего-нибудь перекусить соображу. Я быстро."
Жак уходит на кухню; через некоторое время оттуда начинают доноситься стук посуды и шипение сковород.
На сцене остаются три дамы
Софи
“Эллен, расскажи-ка о себе, раз уж мы теперь почти что родственники. Кто ты и откуда взялась?”
Эллен
“Приютская я, мадам. Монастырь недалеко от Апта есть, так, я сколько себя помню, до 18 лет в нём и прожила. Родителей своих, мадам, я совсем не знаю: сестра Агнесса сказала только, что обоих немцы убили, когда мне два года было – евреи они, а меня монашки за фермерскую сироту выдали. Они меня, мадам, и воспитывали. Да я и сама хотела после школы постриг принять, но сестра Агнесса отговорила: сказала, из тебя божья невеста не выйдет – больно уж много, говорит, в тебе жизни, аж брызжет. Ну так я сразу после школы сюда и приехала, мадам. О родителях, кроме фамилии, ничего не знаю, только фамилия мне от них осталась: Гольдберг моя фамилия, Эллен Гольдберг. Почти два года, как я здесь живу, мадам – про родственников хотела разузнать: родители-то отсюда родом. Вот, разузнала: здесь никого не осталось, и неизвестно, жив ли кто где. Я тут неподалёку комнату снимаю, мадам.”
Софи (участливо кивает)
“Понятно-понятно. Проклятая война, сколько судеб человеческих поломала, сколько людей совсем пропало… А с папой-то моим ты как познакомилась?”
Эллен
“Сестра Агнесса меня устроила на работу – хозяин лавки её отец, а лавка на первом этаже дома, где месье Ферро живёт, то есть, жил. Как тут не познакомиться, мадам? Раньше он каждый день за газетой захаживал, вот и познакомились. Это последние два месяца я к нему сама поднималась. Очень он был добр ко мне.”
Софи (зло посмеиваясь)
“Гляжу, ты тоже девочка отзывчивая. Задрала, поди, юбчонку разок-другой? Задрала, задрала, нутром чую. Ладно, не обижайся. Мы тут все женщины, все свои.
Эллен (начинает тоненько всхлипывать)
"Зачем вы так со мной, мадам… И ничего я не задирала, как у вас только язык поворачивается такое про нас с вашим покойным папой говорить!" (всхлипывает, плачет)
Мадам Фрезье (строго)
“Да перестань же ты, значит, наконец, вести себя, как последняя стерва, прости Господи. Чем девочка виновата, что Жан-Полю, значит, приглянулась? Уж кому-кому рот открывать, да не тебе. Ты, конечно, дочь, да только после того, что, у вас с отцом было, странно, что он вообще тебя в завещании, значит, упомянул.
Софи (с вызовом)
“А вы, мадам, жизни меня не учите, я сама пожила порядочно. Я уже извинилась, – сколько раз мне ещё извиняться? Вы вообще какое право имеете о наших с папой отношениях судить, да ещё перед посторонними людьми? Мало ли, чего он там вам про меня наговорил. Сами-то папиным наследством, смотрю, не побрезговали? Оно вам зачем вообще на старости лет, мадам? Вы же одна – ни детей, ни внуков, ни мужа, так для чего вам наследство-то? Отказались бы в пользу Центральной больницы, что-ли.”
Мадам Фрезье (возмущенно)
“Да как ты смеешь, значит, мне такое говорить, Софи? Я тебе сейчас, значит, расскажу про Центральную больницу. Одна я с тех пор, как Жерар в шестнадцатом году из Вердена приехал без рук и без ног. Помню, пришла к нему, а в кровати обрубок розовый лежит весь в бинтах, что бутылка, вон – только голова торчит и стонет тихонько. Я тогда с ним обвенчалась в больничной часовне, покуда жив, да сестрой устроилась, чтобы ухаживать за ним. Неделю прожил мой Жерар, а я так сестрой и осталась, сперва младшей, а потом уже и старшей. Так что вдова я, Софи, с девятьсот шестнадцатого года и ни на одного мужчину с тех пор не глядела. Да нет, глядела, конечно – чего греха таить. А знаешь ли ты, что отец твой только благодаря мне этот год, значит, и прожил? Кто ему колол, когда он сам не мог? Я ему колола, Женевьева Фрезье. Кто его, значит, кормил и обстирывал, когда он под себя ходил? Я, я кормила, я, значит, обстирывала. Не ты, а я. Кому он, значит, прах свой в цветы упокоить завещал? Мне, значит, завещал. Да ты, значит, даже на кремацию явиться вовремя не изволила, а к Перпиньяку, значит, на завещание пожаловала за пять минут до того, как он кончил его зачитывать. Так уж помолчала бы ты, значит, про то, что кому положено. Мёртвая воля священна и раз он, значит, всем по четверти отписал – значит все по четверти и получат. И прекрати, бесстыдница, девочку, значит, задирать. Помню я, чем вы тут с Шарлоттой занимались – сын твой вместе с тобой за то время расплачивается. Мне такое, значит, говорить!” (Негодует, гневно трясёт головой)
Софи (роняет голову на руки, всхлипывает, плачет, рыдает навзрыд)
“Да за что же это вы со мной так… Да я ведь что же, специально что-ли на кремацию не успела? Анри-то перед вами чем провинился? (всхлипывает, плачет)
Эллен (всхлипывает, плачет)
“Простите меня, мадам! Не плачьте, мадам! Не ругайтесь на меня, пожалуйста, мадам! Не знаю, чем я перед вами провинилась, но простите, пожалуйста, если чем-то вас я разозлила. Ни разу я с папой вашим не переспала, даже ни одной секундочки. Если хотите, мадам, я вам свою четверть отпишу, мне и продавщицей в лавке хорошо.” (теребит янтарь)
Софи (всхлипывает, плачет)
“Прости меня, Эллен. Чёрт с ним, с этим янтарём, – и правда, тебе-то откуда всë это знать. Прости. Завещание есть завещание. Прости меня, девочка.”
Мадам Фрезье (глубоко вздыхает, примирительно поднимая ладони вверх)
“Ну, значит, довольно. Давайте-ка успокоимся, слёзы, значит, осушим и больше никаких, значит, между нами конфликтов быть не должно. Закон есть закон – в завещании чёрным по-белому написано: по четвёртой части на каждого, так из-за чего тут сцены, значит, устраивать? Мирно надо, значит, всё решить. Давайте-ка уважать волю покойного, иначе для чего он её в завещании, значит, зафиксировал?”
Софи и Эллен достают носовые платки и, громко сморкаясь, начинают устранять с лиц последствия пролитых слёз.
Из двери, ведущей на кухню, появляется Жак, на нем надет грязно-белый поварской халат, на голове у него такого же цвета поварской колпак. Через плечо у него перекинуто грязно-белое клетчатое полотенце. В правой руке Жак держит дымящуюся шкворчащую чёрную сковороду, в левой – ещё одну дымящуюся шкворчащую чёрную сковороду. Дамы смолкают. Жак подходит к столикам и ставит принесённую снедь на стол. Снимает халат, колпак, кидает всё это на барную стойку вместе с полотенцем.
Жак
“Давайте поужинаем. Вот, смотрите, что есть: омлет соорудил, сардины и картофельный салат сейчас подам.”
Услышав всхлипывания и сморкания Софи и Эллен, Жак пристально вглядывается в их лица
Да вы что это, плачете? Ну, полно, полно: Жан-Поля нам не вернуть, перестаньте. Поедим, да и правда – пора к делу.”
Жак уходит на кухню, бренчит там и тут же возвращается держа в руках поднос, на котором миска с салатом, столовые приборы, тарелки, целый полуметровый багет и разрезанный пополам большой лимон, положенный отрезами вниз. Расставляет приборы перед женщинами.
Жак
“Секунду, забыл про коньяк." (идёт за стойку, тянется к полке и снимает с неё вторую бутылку коньяка)
Женщины с инетресом осматривают принесённую еду.
Мадам Фрезье (потирая руки)
“Поужинать, значит, можно. Аппетитно, значит, пахнет! Омлет, значит? А что за рыбки? Ишь, золотистые. Сардины, поди?” (вглядывается в сковороду)
Жак (ставит на стол бутылку коньяка, вынимает рукой пробку и наливает в бокалы, затем руками разламывает багет на четыре части)
“Сардины, мадам. Вот, омлет и картофельный салат, мадам. Сардины я вчера жарил, но они даже лучше свежих, я только что пробовал."
Софи (внимательно вглядывается в сковороду с рыбой)
"А что-то они какие маленькие?"
Жак (с легким раздражением)
"Так это сардины, а не киты. Если вас размер не устраивает или ещё какие к сардинам претензии – ешьте омлет."
Софи
"Господи, да что ж вы все какие обидчивые? Ну не обижайтесь, Жак, всё, замолкаю. Ей богу, слова больше не скажу."
Софи принимается накладывать себе в тарелку омлет, сардины, затем салат, берёт кусок багета, выжимает в тарелку пол-лимона и принимается с аппетитом есть.
Эллен (робко)
“Мсье, мне бы салат, а то рыбу я не очень.”
Жак (широко улыбается Эллен)
“Да что твоей душе угодно, Эллен."
Жак подходит к установленному чёрными горшками окну и начинает срывать пучки растущей в них зелени. Возвращается к столам, кладëт зелень рядом с багетом.
"Вот, ещё: петрушка, базилик, укроп.
обращается к Эллен
давай-ка я тебе положу.”
Эллен
"Да, мсье. Только прошу вас, совсем чуть-чуть."
Жак накладывает салат в тарелку Эллен, затем начинает ухаживать за мадам Фрезье – кладёт ей и того и другого. Дамы благодарят.
Софи (весело, жуя, с полным ртом)
“А я всë сама, всë сама. Ах, я же обещала молчать.” (поднимает руки с приборами, ест)
Жак (шутливо)
“Нет уж, Софи, расскажите, как вам моя стряпня. А то ишь – сардины маленькие. Да на кой черт вообще нужны большие сардины?"
Софи (кокетливо)
“Вкусно, Жак, правда вкусно. Ем с удовольствием. Откуда мне знать, какого сардины должны быть размера? Я же не знала, что вы за сардины обидитесь."
Жак
“Ну, приятного аппетита, если так. Что ж, давайте, дамы, Жан-Поля вспомним, выпьем, да и к делу пора. Совсем уже поздно, а завтра рано вставать.”
Жак поднимает стакан, женщины тоже; чокаются и пьют.
Эллен (робко, улыбается)
“Так вы, мсье, всем тут сами и заправляете? И еду готовите и обслуживаете?
Жак (широко улыбаясь)
“Ну а кто же ещё, Эллен? Раньше Жан-Поль хоть в баре иногда стоял, а в последний год куда ему такому было. Только заходил изредка, – сами знаете.
Эллен
“Много, должно быть, вы трудитесь, мсье.” (смущенно опускает глаза в тарелку)
Жак
“Иногда сутками отсюда не вылезаю, смотря по делам. Вон, кровать в кладовой поставлена. Надоело мне здесь, Эллен.”
Мадам Фрезье (жуя, важно качая головой)
“Заведение, значит, внимания требует, это уж конечно, а как иначе?”
Софи (жуя)
“А большая ли бухгалтерия тут, Жак?”
Жак (жуя)
“Да какая тут, к чёрту, бухгалтерия. Ладно, давайте-ка сперва поедим, а потом говорить будем.”
Далее следует короткая пищевая пауза: Жак принимается за рыбу, омлет и салат, к нему присоединяются дамы и какое-то время, – секунд 20, – все присутствующие на сцене молча с аппетитом едят под звучащее еле слышным фоном банкетное барокко господина Телемана. В зале, кроме музыки, слышны стуки приборов о фаянс и симпатичные на этот раз крики чаек где-то вдали.
Некоторое время поев, Жак отстраняется от тарелки, кладёт приборы на стол, берёт бутылку с коньяком, встаёт и разливает коньяк по стаканам.
Жак (разливая по стаканам коньяк)
“Что ж, дамы, давайте к делу, надо нам до чего-то договариваться.”
Мадам Фрезье (с энтузиазмом, отпив из стакана, запивая коньяк водой)
“Ну, значит, давайте. Что ж, как вы все сегодня уже слышали, Жан-Поль отписал нам четверым свою квартиру с мансардой и это кафе-бистро со всем содержимым в равных, значит, долях – по четверти на каждого. Какие, значит, у кого будут по этому поводу мысли и предложения? Жак, предлагаю высказаться сначала вам, так как мы, вроде как, у вас сегодня, значит, в гостях. Что же вы думаете, Жак?”
Жак (чешет затылок, вздыхает)
“Что ж… Думаю я, дамы, вот что: намерен я съездить в Алжир к семье – у меня в Оране мать и сестра. А то я уже давно собираюсь, да всë что-нибудь мешает. В общем, это я к тому говорю, что я бы свою долю продал и деньги бы забрал. Вон, братец кафе купить готов хоть сейчас – да вы сами слышали. Он хоть и пьяный, а серьёзно предлагал, я его знаю. А уж квартиру-то и подавно надо продать, какие разговоры. Не жить же нам в ней всем вместе, а Эллен? Впрочем, с вами я не против (подмигивает). Извините, шучу я, Эллен. В общем, я за то, чтобы всё продать и поделить. Такое моё мнение.”
Мадам Фрезье (утирая рот салфеткой)
“Хм, понятно, значит, понятно, Жак. Семья – это, значит, конечно. Ну, я, значит, предлагаю всем остальным теперь сказать, кто что думает по поводу предложения, значит, Жака.”
Софи (делает глаза)
“Ну, я даже не знаю… Продавать? Жак, а что бы заведение нам не оставить? Деньги ведь кафе приносит, так чего же птице, которая яйца несёт, шею сворачивать? Я бы, например, могла, тут управляться, если вы не хотите. Вон, сыну ногу подлечат – можно нам с ним и к морю перебраться.”
Жак (напряжённо)
“Профит от кабака невелик совсем: если на четверых делить – сущие гроши получаются. Нет смысла. Да и надоело мне забегаловка эта сил нет, я же вам только что говорил.”
Софи
“Я, конечно, понимаю, Жак: вам надо в Алжир, но, извините, и я не без обузы – вон, сыночек у меня в Авиньоне. А дело-то готовое и работает, чего же это нам его из рук выпускать? Да и память это о папе, и как же можно, Жак, память о папе за деньги постороннему продавать? Да и что, что прибыль небольшая? Можно ведь расшириться – хоть, вон, квартиру продать, да и расшириться.”
Жак, смотря в стол, качает головой, берёт стакан и выпивает содержимое залпом.
Жак (раздражённо)
“Память о папе за деньги продавать не желаете? Да вы шутите что ли, Софи? Вы память о папе решили сохранить? Вы про память о папе, вон, сыночку своему свистеть будете или ещё кому, а я прекрасно знаю, какова ей цена: папа ваш мне о вас порассказывал. Память о Жан-Поле хотите сохранить – забирайте своё ядро.”
Софи не смотрит на Жака, тоже выпивает содержимое стакана залпом
Софи (с вызовом, повышая тон)
“Это чего это он вам рассказывал? Что вы такое несёте? Причём здесь вообще мой Анри? Ядро это себе можете засунуть куда подальше, я про него в детстве наслушалась досыта.”
Жак (совсем раздражённо, тоже повышает тон)
“Да вы знаете прекрасно, Софи, о чём я, не надо со мной тут в игры играть. Хотите обсудить? Поверьте, не стоит.”
Жак раздраженно встает, резко берет бутылку за горышко и, расплескивая коньяк на стол, доливает по-очереди всем в стаканы.
Софи (зло)
“Да что вы такое несёте? Говорите что хотите, что вы меня тут пугаете? Я высказалась, а вы меня сразу и сожрать готовы?”
Мадам Фрезье (поднимает перед собой умиротворяюще руки)
“Ну-ну-ну, что же это вы тут начинаете, значит, ругаться? Ругаться нам тут сейчас, значит, никак ни к чему. Спокойно, по-деловому, значит, надо говорить. Жак своё сказал, Софи, значит, своё сказала, все всё, значит, услышали. Зачем скандал устраивать на ровном месте? Теперь, значит, пусть Эллен скажет, а затем и я, значит, скажу. Ну а решать, значит, потом будем. Если что, можно ведь и в суде всё решить, а вот ругаться нам, значит, вовсе ни к чему. Эллен, так что вы, девочка, значит, думаете?”
Эллен (радостно, с энтузиазмом)
“Ой, мадам, так ведь я на всё согласная! Мсье, если продавать – так давайте продавать. Госпожа Софи, если в бистро работать – так я и в бистро согласная. Я ведь к такому не готовилась, наследство это на меня как с неба упало, так что я любое ваше решение приму.”
Софи (зло)
“Ещё бы ты несогласная была – даром такая куча добра свалилась. Мне бы такое в двадцать лет, так я бы, наверное, от радости бы померла. Добрый папочка, молодец папочка.”
Эллен не слова ни говоря прячет лицо в руках, начинает всхлипывать и плакать.
Жак (тихим голосом, зло)
“Значит так, Софи. Если вы себе ещё хоть раз позволите девочку обидеть, сильно пожалеете. Мадам, скажите ей.”
Мадам Фрезье
“Софи, и правда, достаточно вы Эллен сегодня уже, значит, обижали. Я, значит, понимаю, что мальчик ваш один со сломанной ногой в Авиньоне, но причём же здесь, значит, Эллен? Эллен, а вы, значит, не плачьте по каждому пустяку, как дитя малое, вам же не пять лет. Выпейте, в конце-концов, значит, коньяку и успокойтесь.”
Эллен согласно кивает головой, всхлипывая, берёт стакан, выпивает содержимое залпом, черпает вилкой картофельный салат и, продолжая всхлипывать, закусывает им выпитый коньяк.
Софи (зло)
“Опять я виновата, ну ты посмотри. Ладно, раз все такие нервные, выпью за свои кровные.”
Берёт стакан и тоже выпивает налитое залпом, после чего не закусывает, а занюхивает выпитое сгибом локтя и с шумом выдыхает воздух через сжатые зубы.
Жак (веско, со значением)
“Давайте-ка я вам кое-чего расскажу. О том, что с человеком бывает, когда человек за своим ртом не следит."
Софи (зло усмехается)
“Ну давайте, расскажите.”
Жак (спокойно)
“С Али была история, – брат мой, который сегодня заходил. Было это пару лет назад. Выпивал он как-то здесь. Я за стойкой стою, а он сидит напротив меня и пьёт. Тоже из рейса тогда, помню, пришёл, из Стамбула. И вот сидит он, значит, пьёт одну рюмку за другой и заходит к нам местный клошар, Шарль его звали. Весь порт его знал, он вообще-то безобидный всегда был, слова дурного никто от него никогда и не слыхал. Так вот, заходит, садится он за стойку рядом с Али, достаёт вдруг пачку денег и заказывает самый дорогой кальвадос, какой у меня есть, целую бутылку. А на закуску байонский окорок просит. Я ему: ты откуда сегодня такой богатый, Шарль? А он: я, говорит, всегда был богатый, налей мне. Ну я что – налил и подал. А братец мой начал его сразу цеплять: что, мол, ты, дед, в таком возрасте дорогущий кальвадос в порту пьёшь, а не в гробу лежишь, да богу не молишься ? А что, мол, за одеколон такой у тебя, старик, что от него мои глаза вылезают напрочь? Ну и всё в таком духе. Шарль вежливо так ему: кальвадос он в баре пьёт потому, что он вчера собаку свою похоронил и душа у него по этому поводу очень сильно болит. А Али, значит, не унимается: ты, говорит, дед, собаку-то закопал или в море выбросил? Ну, старик ему тихо так и отвечает: закопал, мол, на пляже. А братец ему на то и говорит: а что же ты, старый дурак, её в песок закопал, коли можно было её на костре пожарить и съесть? Зачем, мол, старый дурак, мясо сгноил? Вобщем, совсем перепил тогда Али и нёс чёрте-какую чушь. Шарль налил полный стакан кальвадоса, встал, залпом его выпил, а потом взял и указательным пальцем изо всех сил ткнул Али в левый глаз – так, что глаз на стойку вытек, аккурат рядом с ядром вашим, Софи. Ну, Али, конечно за лицо схватился и орёт, а дед спокойно так обратно сел, ломоть ветчины в рот сунул и ещё кальвадоса себе наливает. Я его жандармам сдал, а брат мой с тех пор так одноглазый и ходит, в повязке. Это о том, Софи, история, что может с человеком произойти, когда человек за своим ртом не следит."
Эллен (делает глаза)
“Бог ты мой! Неужто прямо весь глаз вытек!? Ох, бедный братец ваш, мсье! Старик этот, наверное, совсем был сумасшедший? Ты подумай, глаз рукой выткнуть...” (держась ладонями за щёчки сокрушенно качает головой)
Жак (охотно отвечает)
“Как есть весь глаз вытек, Эллен. Что твоё яйцо. Оно и понятно что не в себе был старик. Но и Али хорош оказался: жалко, конечно, братца, а только за дело он тогда получил.”
Мадам Фрезье
"Какие, значит, ужасы вы нам рассказываете, Жак. Неужто такое может быть?"
Жак
"Ещё как может, мадам."
Софи (горько)
“Это что, Жак? Грозитесь меня глаза лишить, за то что слова мои вам не нравятся? Я тут еле жива, отца моего самоубийцу сегодня в печи сожгли и в цветочки высыпали, сын недоразвитый в Авиньоне со сломанной ногой, а вы мне про мой злой язык? Да с чего вообще ему добрым-то быть? " (прячет лицо в ладонях, всхлипывает, плачет)
Жак (с усмешкой)
“Полно, Софи. Ничего я вам не угрожаю, и в мыслях такого не было. Я просто хотел о том сказать, что если бы люди следили за своим ртом, проблем было бы гораздо меньше.”
Жак встаёт и разливает по стаканам коньяк.
Мадам Фрезье (недовольно)
“Ну что же вы это тут опять, значит, конфликт начинаете? Давайте-ка значит, прекратим конфликт и деловой разговор, значит, спокойно будем продолжать. Наследство такого, значит, не терпит. "
Жак (выпивает коньяк, тяжело вздыхает, задумчиво смотря в стол)
“Погорячился, Софи. Из себя выхожу на раз-два. Пусть ваш Анри поправляется, а мы, давайте, и правда спокойно поговорим, без нервов. Не стоят наши нервы никакого наследства.”
Софи (устало, спокойно)
“Ладно, чего уж там. Все мы сегодня нервы потрепали изрядно. Я ведь, Жак, женщина не злая, а если со мной по-человечески, так я ведь сразу по-человечески и со всей душой. Не звери же мы какие, в самом деле, чтобы горло друг другу грызть.”
Мадам Фрезье
“Ну, вот, значит, и славно. Анри ваш пусть быстрее поправляется, Софи, теперь, значит, меня послушайте.
Мадам Фрезье выпивает залпом оставшийся коньяк из своего стакана, закусывает наколотой на вилку сардиной.
Есть у меня, значит, давняя знакомая. Знаю её ещё с тех времён, как старшей сестрой в Центральной Больнице работала. Знакомая моя швейную-прачечную большую держит, лет 20 прачечная эта Центральную Больницу обстирывает, обглаживает и обшивает. Белье постельное, халаты и прочие больничные, значит, материи стирает, чинит и гладит. Работает, значит, у Мадлены в подчинении человек не меньше двадцати: большая, значит прачечная, почти что фабрика. И доход хороший, значит, приносит. Особенно, в войну и когда, значит, эпидемии. Хозяйка по возрасту от дел отходить собралась и, значит, покупателя присматривает, хочет, значит, продать в хорошие руки. Так вот, она меня спрашивала, значит, на той неделе, не знаю ли я кого? Вот я и думаю: не откупить ли нам это дело, значит, на паях? Фабрика эта совсем рядом с городом. Доход там хороший, да и дело не в пример почётнее, чем портовый кабак. Не знаю, правда, хватит ли денег. Ну, под такую прачечную, значит, кредит дадут, у меня и банкир есть знакомый. Скажите, значит, что думаете? Эллен, а ну ка, что вы, значит, думаете, девочка?”
Эллен (радостно улыбается, с энтузиазмом)
“Да я ведь говорила вам, что на всё согласная, мадам Фрезье. А если вы говорите – так что ж? Конечно! И дело это богоугодное – за больными бельё шить и стирать, мне оно по душе. Я ведь, как вы решите, так и поступлю, потому что вам всем виднее, а я молодая совсем ещё, мне 21 год вчера исполнился.”
Мадам Фрезье
“Вот и молодец, девочка. А вы, значит, что думаете, Жак?”
Жак (с явным раздражением)
“Мадам, вы же знаете, я вас очень уважаю, но скажите, разве вы не слыхали, о чём я только что говорил? Я ведь своё желание прямо высказал – мне деньги нужны, а в дела я никакие входить здесь больше не хочу, да ещё с кредитами. И раз уж жизнь так сложилась, так я вижу прекрасную возможность бросить всë, что мне тут осточертело и поехать к маме с сестрой в Оран. Как же так, мадам? Послушайте-ка, а вам-то самой какой интерес в такое дело влезать, в ваши-то годы?”
Мадам Фрезье
“Я ведь о деле этом говорю, чтобы, значит, все наследники послушали – дело-то верное и благое, не то что кабак со шлюхами и бандитами в порту. Я завещание как почитала, так меня словно молнией, значит, хватило: вот, значит, думаю, как надо сделать – забегаловку с портовым, значит, отребьем превратить, значит, в благое дело, которое всех наследников Жан-Поля, значит, объединит. Семья, Жак, это конечно, главное. Но обсудить же мы все варианты должны? Софи, что скажете, значит, про вот это всë?”
Жан вздыхает и поднимает руки ладонями вверх, как бы собираясь выслушать, то, что скажет Софи.
Софи (задумчиво)
“Что сказать, мадам Фрезье. Даже я не знаю. С одной стороны, прачечная – это конечно не то дело, которым мне бы хотелось заниматься, я бы лучше здесь занялась (выпивает из стакана остаток коньяка). Грязные больничные тряпки, какие-то кредиты… С другой стороны, если вы говорите, что дело верное, работает 20 лет, и хорошие деньги приносит, так почему бы не подумать? Да и папочка, наверное, такое одобрил бы.”
Жак (зло)
“Ну ты подумай, опять она про отца. Вы конечно извините, мадам Фрезье, но вот это лицемерие невыносимо. Да он не одобрил ни одного твоего поступка, пока был жив, так с чего бы это он должен одобрять твоё враньё после смерти? Ты вообще о чём говоришь, Софи? Вон, иди с цветами поговори, спроси у них – одобряют они или нет. И не надо перед нами прикидываться заботливой дочкой, если ты обычная шлюха – все всё знают. (шумно вздыхает, опять поднимает руки ладонями вверх)”
Мадам Фрезье
“Ну-ну, что это вы так, Жак, причём здесь, значит, "шлюха"? Мы ведь можем вашу часть вам и деньгами отдать и все миром, значит, разойдёмся.”
Жак (всё ещё возбужденно, на повышенном тоне)
“Это другой разговор, мадам. Как деньги получу – так вы хоть хоть прачечную, а хоть и крематорий здесь открывайте.
Софи (громко, злобно, внезапно переходя к Жаку на "ты")
"А что, Жак, подставлял папе очко? Помню отца прекрасно: имел он всё, что шевелится в радиусе метра да и парнями не брезговал – застала как-то его с молочником прямо в лавке. Тьфу, как вспомню... Ну, признавайся, подставлял? Подставлял, подставлял – иначе с чего бы тебе здесь вообще работать, да ещё при наследстве. (Зло смеётся, быстро достаёт из сумки золотую зажигалку, сигареты "Галуаз", нервно закуривает).
Жак (оторопело, в гневе, кричит)
“Да что ты несёшь, шлюха авиньонская? Ты где лазила всё то время, что я тут работаю, подстилка ты конченая? Я тут пылинки с толчка сдуваю, работаю сутками, а ты что же мне такое лепишь? Меня педрилой выставлять перед всеми наследниками? Чтоб я – и с Жан-Полем? Ах ты, нацистская ты дешёвая пизда, да как у тебя вообще язык твой повернулся, сука! Ты что же, думаешь, я не знаю, чего Жан-Поль тебя выгнал? Да ты же в 19 лет с немецким офицером блядовала, думаешь я не знал? И огрызок твой от него. Мне Жан-Поль всё тогда рассказал, тварь. Любовь у неё была. Да папа твой тогда от стыда чуть руки на себя не наложил. Хороша любовь, нечего сказать – дырку свою эссэсовцу в аренду сдала. Шлюха, проститутка ты, блядь оккупационная.” (В гневе плюёт на пол.)
Софи безмолвно и стремительно вскакивает из-за стола, бросает начатую сигарету в сковороду с сардинами, при этом падает стул, Софи с неожиданными силой и ловкостью с размаху бьёт Жака кулаком по носу. Жак хватается за лицо, носовой хрящ у него сломан, из-под пальцев обильно течёт кровь. Софи, сама изумленная последствиями импульсивного поступка, замирает с широко открытыми глазами, зажав рукою рот.
Эллен (шепчет, изумлённая)
“Мадам, да ведь вы ему носик сломали...”
Мадам Фрезье
“Софи, да что же вы, значит, с цепи что ли сорвались? У него же кровь носом хлещет! Жак! Дайте я посмотрю! Боже мой, Жак!"
Жак стоит какое-то время, держась окровавленными руками за лицо, потом медленно их опускает, смотрит на них, затем берется за один из столиков, отшвыривает его в сторону, со стола летит сковорода с рыбой, сковорода с омлетом, миска с салатом и вся стоящая на нём посуда. Наполовину пустая бутылка CAMUS la Grand Marque, стоящая на соседнем столике, остаётся на месте, она развернута хорошо видной надписью в зрительный зал. Дамы брызжут в разные стороны: Элен с визгом отскакивает, Мадам Вернье падает вместе со стулом, но тут же, впрочем, встаёт на ноги. Жак, не имея теперь перед собой никакого препятствия, молча устремляется к Софи, хватает её обеими руками за горло и начинает душить.
Софи хрипит и пытается сопротивляться, но тщетно. Через примерно 10 секунд удушения Софи, на процесс реагирует мадам Фрезье.
Мадам Фрезье (сидя за столиком)
“Господи, да он же, значит, её сейчас убьёт! Жак, вы же сейчас её задушите! Да помогите же, значит, кто-нибудь…”
Жак продолжает сжимать руки на горле Софи, та совсем уже перестаёт сопротивляться и вдруг Эллен срывается к стойке, на которой стоит прозрачная литровая бутылка без этикеток, хватает её за горлышко, неловко подбегает сзади к Жаку и с размаху бьёт его бутылкой в висок. Жак тут же отпускает руки, освобождая горло Софи, медленно разворачивается, смотрит безмолвно какое-то время на Эллен, а затем тяжело обрушивается на пол. С виска стекает чëрная струйка. Освобожденная Софи падает на колени и начинает сильно кашлять, схватившись руками за горло.
Эллен отступает на шаг назад, бутылка выпадает из её пальцев. Эллен совершенно растерянна.
На сцене пауза – все действующие лица замирают без движения.
Эллен (шепотом, закрывая рот кулаком)
“Господи боже… Мамочки… Что же…”
Кричит чайка
Мадам Фрезье
“Вот же чёрт... А ну-ка... Ох ты… Значит, ох...
Мадам Фрезье медленно поднимается, подходит к неподвижно лежащему на полу Жаку и осторожно проверяет ему пульс на яремной вене.
“Не дышит. Точно, не дышит. Софи жива?”
Мадам Фрезье подходит к Софи, та судорожно кашляет и отплевывается.
Софи
“Жива, мадам, вроде бы. Съездила к папе..."
Поднимается на ноги, держится за горло. Видит лежащего Жака, подходит ближе, видит голову в чëрной луже, опирается на барную стойку и свешивается за неё: её охватывает судорожная рвота.
Мадам Фрезье (ходит в поисках воды)
“Где же у него тут, значит, вода? (находит за стойкой кран с водой, наливает из под крана воду в стакан, несёт воду Софи) На вот, Софи.”
Мадам Фрезье протягивает стакан стоящей на коленях Софи, та принимает его и мелкими глотками выпивает. Затем Софи встаёт с колен, пошатываясь, садится за барную стойку, опирается на неё и, уронив в руки голову, начинает истерически рыдать.
Эллен в шоке стоит рядом со стойкой, закрыв рот рукой и смотрит, не отрываясь, на мёртвого Жака. Она находится в процессе осознания того, что только что убила человека.
Мадам Фрезье, сев за один из устоявших столиков и тоже закрыв рот рукой, покачивает головой, соображая, что же делать дальше.
Эллен
“Господи, да я же убила… Надо, наверное, жандармов вызвать? Это что, меня теперь в тюрьму посадят? Или под гильотину? Или у нас сейчас вешают? Мамочки, я не хочу умирать, мне ведь только 21 год вчера исполнился.” (Начинает тоненько подвывать, всхлипывает, плачет)
Мадам Фрезье
“Успокойся. Спокойно, значит, спокойно. Мы одни, дверь, значит, заперта, никого кроме нас тут нет. Эллен! Ну-ка, прекрати, значит, рыдать, а иди лучше закрой окно. И свет, значит, перед входом надо выключить, пока опять с улицы кто не зашёл. И тут надо, значит, выключить, чтобы окна не горели.”
Эллен, всхлипывая, послушно идёт к окну, закрывает приоткрытую раму и опускает занавеску, на что реагирует тут же за окном чайка.
Эллен
“А где же свет? Я не знаю, где свет выключается, мадам."
Мадам Фрезье
“Ну ка, Софи, посмотри-ка, значит, за стойкой у входа на кухню, по-моему, где-то там он включает, то есть, значит, включал. Пошарьте-ка. Погоди только, свечи сперва зажжём. Огонь есть?”
Софи послушно встаёт из-за стойки, пошатываясь идёт за неё, берёт со стойки коробок спичек, зажигает по очереди стоящие в блюдцах три свечи, затем идёт к стене, шарит руками, находит выключатели и щелкает ими несколько раз подряд. Сперва гаснет свет, падавший в помещение через окно, затем гаснут лампы внутри помещения. Помещение освещается тусклым светом трёх свечей, стоящих в блюдцах на стойке.
Софи
"Боже, что же теперь с нами будет… Боже, боже… (трёт рукой шею и лоб, возвращается к стойке и садится за неё.)
Мадам Фрезье
“Надо, значит, от... хм… надо его куда-то деть. Причал рыбацкий тут в двух шагах, там лодки, значит, стоят. Так я вот думаю, значит, можно туда и Жака. Надо бы только его во что нибудь завернуть и груз какой, чтоб не всплыл. Да во что его здесь завернёшь...”
Софи
“Мадам, и правда, во что завернуть? Давайте так его выкинем.”
Мадам Фрезье
“Как так? А если, значит, на улице кто?"
Эллен
“Может, в ковер завернуть?” (указывает на ковер, драпирующий барную стенку)
Мадам Фрезье
"В какой ковер, девочка?”
Эллен (указывает дрожащей рукой на стену за стойкой)
“Да вот же – видите, там край от стены оторван.”
Мадам Фрезье (подходит к стойке, прищурившись разглядывает из-за стойки ковёр)
“Ты смотри, и правда, значит, ковёр. Надо ещё чем-то кровь подтереть – гляди-ка, целая лужа натекла. Раньше справимся – раньше отсюда уйдём. Так, давайте-ка, значит, бутылки снимайте сюда на стойку, а полки на пол прямо.”
Софи и Эллен послушно заходят за стойку и начинают снимать бутылки со стены, переставляя их на стойку. Справившись быстро, снимают навешанные на гвозди полки и ставят их куда-то под стойку.
Мадам Фрезье (стоит с этой стороны стойки и внимательно наблюдает за процессом.)
“Давайте, значит, ковёр”
Женщины послушно берутся с двух сторон за ковёр, и дергают его на себя, отрывая от стены. Он отрывается и частью падает на стойку, роняя составленные на неё бутылки. Поднимается облако пыли – ковëр не чистили с тех пор, как он там висит. Женщины оставляют ковёр на стойке, обходят её и, взяв ковёр с другой стороны, расстилают его на полу рядом с трупом Жака. Возникает ещё одно облако пыли.
Эллен
“А-Апчхи! Господи, как же мне теперь с этим жить, господи!” (расправляет правую часть ковра)
Софи (энергично, расправляя левую часть ковра)
“Девочка, да ведь ты жизнь мою спасла, подонок этот чуть меня не придушил. О чём ты говоришь? Ты теперь в рай попадешь. Ну, в смысле, когда время придёт. А-а-пчхи.”
Мадам Фрезье (деловито распоряжается со стаканом в руке, сидя за столиком)
“Будьте, значит, здоровы. Давайте-ка, значит, Эллен, бери его за ноги, а ты Софи – за плечи и на край его, значит, кладите. Давайте, давайте. Он хоть тяжёлый, да тут недалеко.”
Софи и Эллен, послушно кряхтя, берутся за труп и, воротя от него лица, всё же подтаскивают его и переваливают на край ковра.
Эллен (дрожащим голосом)
“Бедный мсье Жак, жалко-то как его, сил нет. Весёлый был, шутил всё, жениться, хотел. Прямо сегодня, говорит, женюсь.” (тоненько всхлипывает)
начинают закатывать труп в ковёр
Софи (зло)
“Шутишь? Подонок Анри моего чуть сиротой не оставил. Он без меня и дня не проживёт… Давай, аккуратнее заворачивай, чтоб не выпал. Стой, погоди-ка, девочка, возьму кое-что.”
Софи засовывает руку в левый брючный карман трупа, затем, не найдя там искомого, в правый и достаёт оттуда серебряные часы на цепочке. Нервно пытается отцепить цепочку от брюк и в конце-концов просто отрывает еë с куском материи.
Софи (зло)
"Чего уставились? Прадедушкины часы. Этот подонок меня только что чуть не убил, что мне, в море их выкинуть вместе с ним? Тебе янтарь – мне часы. Всё по-честному. Вот черт, уляпалась вся…" (Поспешно брезгливо вытирает руки об рубашку Жака)
Мадам Фрезье (устало)
"Забирайте, значит, никто вам ничего не говорит, Софи. Давайте-ка побыстрее за дело."
Софи
"За дело – так за дело. Вы бы тоже, мадам, поучаствовали, а то всё командуете. Ну-ка, девочка, держи ноги крепче. "
Мадам Фрезье (беззлобно, с жирным отенком мудрости)
"Бессовестная ты женщина, Софи. Я же старая совсем, мне 70 лет, значит, подагра у меня. Ну да господь с тобой, значит, вот."
Софи (пожимает плечами)
"Подагра? Так я ведь откуда знать могу?"
Женщины закатывают труп в ковровый то ли кокон, а то ли сигару, устало поводят плечами, потирают руки и смотрят на то, что у них получилось.
Мадам Фрезье (указывая рукой на стену, где висит полка с чёрной богиней)
"Ладно. А ну-ка давайте вон ту верёвку с якорем – вон, на стене рядом с чёрной – это веревка или что там? Давайте-ка, перевяжите им, чтобы, значит, покрепче. И якорь пригодится. Суйте его, значит, внутрь. Как бы ещё потяжелее его, хм, хм. И как-то надо, значит, кровь убирать, (вертит головой по сторонам). Ах, да вот же. Эх, вспомню, значит, молодость.”
Мадам Фрезье берёт со стойки брошенный туда Жаком поварской халат, кряхтя нагибается кормой вверх и в зрительный зал и тщательно затирает халатом лужу крови, затем комкает его и засовывает скомканный халат внутрь коврового свёртка.
Софи снимает со стены висящий рядом с чёрной статуэткой моток толстого пенькового каната, который висит там на протяжении всего действия пьесы и начинает его разматывать.
Эллен
"Ой, я вся в крови, как же мне теперь…” (смотрит на руки)
Мадам Фрезье (кряхтя, смотря на свои руки)
“Поди за стойку, там кран с водой. И я после тебя. Софи, как у тебя, значит, дела?”
Эллен уходит за стойку и тут же возвращается, тряся мокрыми руками. Туда же следом за ней с трудом протискивается мадам Фрезье.
Софи (разматывая верёвку, зло)
“Папино ядро с ним отправлю – будет хоть от него какой толк. Давай, давай уже скорее его вязать. Ох, побыстрее надо кончать, да к Анри в Авиньон. По-бы-стре-е. Господи, хорошо, хоть Шарлотта смотрит.”
Мадам Фрезье (моет руки под краном за стойкой)
"Ну так кончай побыстрее и поедешь поыстрее, а то слишком много, значит, слов."
Софи
"Слов, мадам, много не бывает."
Мадам Фрезье
"Об этом ты, значит, поди Жаку расскажи."
Софи подходит к стойке, берёт ядро, кладёт его в поварской колпак, лежащий на стойке рядом и засовывает в сверток со стороны ног. Размотав верёвку, Эллен отдаёт Софи якорь, та суёт его также в сверток к ногам и обе начинают постепенно обвязывать верёвкой обернутый в ковёр труп, приподнимая его с ног. Закончив, Софи и Элен разгибаются отдышаться.
Софи (зло, с экспрессией)
“Ну, храни тебя, Жак, господь. А что с завещанием? Хватятся его тут, мадам. Ох, быстрее надо от греха подальше отсюда убираться, да и черт с ним с этим наследством. Нотариус ведь в курсе, что все мы здесь сегодня собирались?"
Мадам Фрезье (задумчиво)
"О встрече при нём договаривались. И эти, значит, артисты, которые сегодня сюда заходили. И брат его знает. Хм, хм. Хм, хм… А вот что: ты переночуй-ка сегодня у отца, да езжай-ка, значит, в Авиньон. Скажешь там Шарлотте, что ни до чего мы здесь не договорились и условились через неделю встретиться. Ты, Эллен, сейчас домой, а завтра, значит, в лавку возвращайся и работай себе. Хозяйка если спросит – тоже самое говори, мол, через неделю решили встретиться. Завтра я сюда, значит, приду. Ну, в жандармерию, значит, придется заявить – ну а как же: кровь, погром. Скажу им, мол, поговорили вчера про наследство, к ночи вы разошлись, а как я последняя уходила отсюда, к Жаку какие-то итальянцы зашли, говорили громко, оружием угрожали. Пусть ищут, значит. Если к вам придут – тоже скажете: мол, поговорили, не договорились и решили через неделю встретиться. А там, значит, глядишь, к завещанию вернёмся. Через месяцок-другой. Про прачечную вы, значит, все хорошенько думайте – дело очень хорошее. "
Софи (нервно)
"Тоже нашли время со своей прачечной. Прав был подонок: продать всë и поделить. Черта с два я пойду ночевать туда, где папа в своей крови мëртвый купался. Остановлюсь в "Европе", а утром сразу обратно. Господи, бедный мой Анри."
Мадам Фрезье (сухо)
"Это, значит, как будет угодно. Я тебя в Авиньоне, значит, разыщу."
Эллен (дрожащим голосом)
"Да как же я спокойно буду работать после того, что сделала, мадам? Я и жить-то теперь спокойно не смогу, как мне в лавке улыбаться?"
Мадам Фрезье
"Сможешь, значит, как миленькая. Или будешь в лавке улыбаться, или, значит, будешь плакать перед гильотиной. Понимаешь, значит, о чём я тебе тут толкую? Молись, девочка. Всё будет хорошо."
Эллен (последний раз всхлипывая)
"Понимаю я, мадам Фрезье, как тут не понять. Я буду молиться за наши души."
Софи (нетерпеливо)
“Ну давайте же скорее, сил никаких больше нет."
Мадам Фрезье (спокойно)
“Спокойно, Софи, значит, спокойно. Несите его. Я бы помогла, да подагра, значит, проклятая."
Кричит чайка
"Девочка, выгляни-ка на набережную, – нет ли поблизости кого, – да и тащите его, значит, побыстрее."
Эллен послушно открывает дверь, кричит чайка, 5й звонок колокола. Эллен выходит наружу и примерно через 5 секунд заходит обратно.
6й звонок колокола. Кричит чайка.
Эллен
“Вроде бы никого нет, мадам.”
Мадам Фрезье
“До рыбацкого причала тут пара шагов. Хорошее, значит, место. Ну, вы его, значит, на причал и концы в воду. ”
Мадам Фрезье открывает входную дверь. 7-й звонок колокола. Софи и Эллен берутся с двух сторон за ковровый сверток и с видимыми усилиями, кряхтя, вытаскивают ковровый косяк из Жака за дверь. Звучит какой-то Найман, кричит чайка, мадам Фрезье стоит, держась за стойку, сокрушенно качая головой.
Раздаётся отчётливый громкий всплеск.
Мадам Фрезье надевает шляпу, опрокидывает неопрокинутый столик, сбрасывает на пол со стойки стоящие на ней бутылки, сбрасывает со стен на пол горшки с цветами, но четырехрукая обломаная богиня на полке остаётся стоять. Мадам Фрезье забирает висящую на спинке стула плетёную сумку Софи, роняет стоящие стулья на пол, идет к двери. Вдруг пристально всматривается в пол перед дверью, с кряхтением нагибается и подбирает с пола упавший с шеи Эллен янтарный кулон на разорваной цепочке, подходит к свечам, стоящим на стойке, рассматривает кулон на свету свечного пламени.
Мадам Фрезье (качает головой)
Хм, потеряла, значит, девочка. Да-а… С наследством надо, значит, конечно, решать…"
Некоторое время мадам Фрезье смотрит на прибитую к двери каску с кактусом, трогает кактус.
Уколовшись, отдергивает рефлекторно руку, сует палец в рот, затем в сердцах плюёт на пол, вздыхает, затем подходит к стойке, задувает 2 свечи, одну горящую свечу вместе с блюдцем берёт в руку и, освещая себе дорогу к двери, медленно переваливаясь из стороны в сторону, словно утка, выходит вон, предварительно задув последнюю свечу и бросив блюдце с ней на пол.
Выйдя вон, закрывает за собой дверь. Звучит 8й звонок колокола. Наступает темнота.
Конец